© Мартиановой И.Ю.
Межнациональный конфликт - реальность сегодняшнего мира. Эта реальность вторгается в жизнь огромного количества людей. При этом дети разделяют со взрослыми всю тяжесть случившегося. Их представление о мире и отношение к миру только формируются. Неблагоприятные события, происходящие вокруг них, вносят свои коррективы в этот сложный процесс. Одной из таких корректив становится реагирование на свою и чужую национальную принадлежность [1; 196].
Какими будут эти дети, когда вырастут и как они обустроят мир? Сейчас сложно ответить на этот вопрос, однако можно обратиться к опыту предшествующих поколений, ведь подобные потрясения имели место и в их время. Как дети прошлого пережили подобные события, какими они впоследствии стали и какую роль в их судьбе сыграли впечатления детства?
Современные исследователи посвятили немало работ детству, исследуя его различные проблемы в рамках гуманитарных наук: А.Г. Кислов [2], Л.В. Жаров [3], Ю. Линник [4] (философия), Н. Павлова [5], Н.Б. Курнант [6] (литературоведение), И.С. Кон [7], Е.В. Субботский [8], В.П. Зинченкои [9] (психология), В.Г. Безрогов [10], Т.А. Листова [11], О.Е. Кошелева [12], И.И. Шангина [13] (история). Однако проблема ребенка прошлых времен и его вовлеченности в межнациональные конфликты ими затронута на была. Попытаемся восполнить этот пробел в данной работе на примере событий 1863 года в тогдашнем Северо-Западном крае (ныне территория Литвы и Польши), нашедших отражение в воспоминаниях В.Г. Короленко, которые писатель посвятил своему детству и ранней юности.
Воспоминания В.Г. Короленко известны как "История моего современника". Б. Аверин, говоря о ценности этого произведения как исторического источника, отмечал, что его автор ":анализируя чувства, мысли, поступки своего героя, раскрывает не "диалектику души", а рост, развитие и изменение личности под воздействием тех запросов, которые история предъявляет к ней, к ее уму и совести. Поэтому личная судьба героя становится судьбой "современника":" [14; 16]. Автор также отмечает, что в ней описаны реальные события, конкретные лица, действительные факты [14; 4]. Если учесть, что В.Г. Короленко, родившись в 1853 г., проживал с родителями сначала в Житомире, а потом в Ровно, где события польского восстания 1863-1864 гг. разворачивались бурно и стремительно, а также происходил из интернациональной русско-польской семьи, то становится ясно, что для рассмотрения вышеуказанной проблемы его воспоминания являются вполне адекватным источником.
Родителями писателя были Галактион Афанасьевич Короленко, уроженец города Летичев Подольской губернии и Эвелина Иосифовна, урожденная Скуревич. Вопрос об их социальном статусе описан в воспоминаниях В.Г. Короленко своеобразно. Именно в освещении этого вопроса он предстает перед нами одновременно и носителем ценностей уходящего феодального мира и в то же время человеком нового либерально-демократического мировоззрения. Так, о своем дворянском происхождении он сообщает все, что знал: семейное предание об основателе рода - миргородском казачьем полковнике, получившем от польских королей гербовое дворянство, описание родового герба, который назывался "Korab i lodzia" (ковчег и ладья), о порядке прохождения службы дедом и отцом [15; 27-28]. И тут же Короленко как сторонник решительного преобразования мира и уничтожения сословного деления подчеркивает, что уже его отец "к первому же представлению о наших дворянских "клейнодах": присоединил оттенок насмешки" [15; 28]. Имений и крепостных у них никогда не было, а после смерти служившего судьей Г.А. Короленко, который никогда не стремился официально восстановить свои права потомственного дворянства, его дети стали считаться "сыновьями надворного советника" с правами беспоместного служилого дворянства без всяких реальных связей с дворянской средой, да, кажется, и с какой бы то ни было другой" [15; 28].
О происхождении своей матери Эвелины Иосифовны Скуревич, уроженки Ровенского уезда Волынской губернии, В.Г. Короленко пишет уже без насмешки. Полное имя своего деда по матери Скуревича он не сообщает. Дед его был помещик-шляхтич средней руки, арендатор чужих поместий. Наиболее выдающимися чертами характера этого человека были безукоризненная честность и гордость. Г.А. Короленко, знакомый со Скуревичем, сделал предложение его тринадцатилетней дочери Эвелине. "С безотчетным эгоизмом он, по-видимому, проводил таким образом план ограждения своего будущего очага в семье, в которой мог предполагать традиции общепринятой честности, он выбирал себе в жены девочку-полуребенка, которую хотел воспитать, избегая периода девичьего кокетства" [15; 34].
Первые годы существования этой семьи были несчастны. Первый их ребенок - девочка - умерла, прожив неделю. Через три года несчастный случай превратил Галактиона Афанасьевича в калеку. Отец писателя был очень ревнив, и "ревность его сказывалась дико и грубо" [15; 35]. Однако неприятный случай помог улучшить обстановку в семье, в которой уже было несколько детей - по чьему-то доносу всплыло дело о женитьбе судьи Короленко на несовершеннолетней девочки. Теперь только от Эвелины Иосифовны зависело, будут ли они далее женаты, или нет. И она приняла решение не оставлять своего уже немолодого искалеченного мужа и "кризис миновал благополучно", дело замяли, а в семье установился "тон взаимного уважения и дружбы" [15; 36].
Семья Короленко была при ее двуконфессиональности (православный отец и католичка-мать) глубоко религиозной, что сказалось и на воспитании детей. Они, числясь православными, посещали и православный храм, и католический костел. В мирном течении жизни дети этой семьи принимали как данность такое положение дел, поскольку, как объясняет Короленко-взрослый, "мир казался мне неизменным и неподвижным" [15;36]. Языковая ситуация в семье характеризовалась самим автором следующим образом: "В первые годы моего детства в нашей семье польский язык господствовал, но наряду с ним слышал еще два: русский и малорусский. Первую молитву я знал по-польски и по-славянски с сильными искажениями на малорусский лад. Чистый русский язык я слышал от сестер отца, но они приезжали к нам редко" [15;95]. Круг общения семьи также был интернациональным как у родителей, так и у детей. Литература и театр были польскими, оказав на формирование личности В.Г. Короленко огромное влияние.
В возрасте шести лет будущего писателя отдали в житомирский пансион пани Окрашевской, но уже в следующем году он присоединился к своему старшему брату и посещал пансион Рыхлинского. Пан Рыхлинский, близкий знакомый семьи Короленко, был незаурядным педагогом. Владимир Галактионович вспоминал, что "ни малейшей национально розни между нами, собственно, в пансионе не было" [15;98]. Своим воспитанникам он стремился привить чувство взаимоуважения, отдавая приоритет не национальному, а общечеловеческому, гася на корню проявления нетерпимости [15;98]. Такую атмосферу пану Рыхлинскому удавалось поддерживать даже во время польского восстания, и это при том, что сыновья самого Рыхлинского были активными участниками тех событий и ушли "до лясу" вместе с другими молодыми дворянами, учившимися в том же заведении [15;104]. Вообще, как подчеркивал В.Г. Короленко, в то время "мужики даже в Польше неохотно приставали к "рухавке" (смуте, бунту - И.М.), а в других местах жестоко расправлялись с восставшими панами" [15;106].
В январе 1863 г. вспыхнуло восстание, охватившее Царство Польское и Западный край, хотя "глухое волнение и демонстрации происходили уже ранее" [15;98]. Эти события неоднократно освещались в историографии и дореволюционными (А. Погодин [16], К. Залевский [17]), советскими (С.Н. Драницын [18], Г.И. Марахов [CAPut!']) и современными (А.А.Комзолова [20], А.Э. Гетманский [21], Б. Чаплицкий [22]) историками. В.Г. Короленко в своих воспоминаниях приводит любопытные сведения, в основном стараясь передать ощущения и суждения простых людей и свои детские впечатления. Отец писателя считал, что правительство имеет право подавлять это восстание и принимать любые меры, так как "не нужно было бунтоваться" и "вы присягали, и баста!" [15;99]. Г.А. Короленко, городской судья и российский чиновник, мыслит категориями феодального мира, в котором сословное стоит выше национального и восстание - это нарушение данного слова (клялись на верность царю, а не народу). Подробно вопрос о соотношении сословного и национального рассматривается в статье А.В. Шипилова [23]. Исследователь приходит к заключению, что в XVIII в. соотношение сословного и национального в восприятии людей колебалось в сторону преобладания первого над вторым. По-видимому, этот принцип можно распространить и на описываемое время. Во второй половине XIX в. представления в умах людей об этом соотношении находятся в состоянии паритета: старые еще не вытеснены окончательно, а новые еще не до конца оформились. Во взглядах родителей Короленко мы видим подобный пример соседства разнонаправленных представлений.
Мать В.Г. Короленко была сторонницей национальной независимости Польши и оправдывала действия восставших. Она посещала костел, несмотря на то, что муж предупреждал ее об опасности ареста. Между родителями однажды произошел спор о сути происходящего и их сын ставший свидетелем этого разговора, вспоминал, что они обратились к нему, десятилетнему ребенку, как к третейскому судье. Ответ был дан в максималистском ключе. Его смысл сводился к тому, что человек должен держать свое слово и быть верным присяге, но и отстаивать свой мир он тоже должен [15;99-100], то есть сын Галактиона Афанасьевича и Эвелины Иосифовны Короленко стремился освоить паритет взглядов родителей. Подобный максимализм - результат стремления любого ребенка к гармонии, которая и обеспечивает ощущение доброго благожелательного восприятия мира, обеспечивающего внутренний комфорт в условиях социальной нестабильности. Однако события восстания, разворачивающиеся на глазах ребенка, разговор родителей и собственное "судейство" вызвали осознание того, что в мире, до сих пор таком добром и слаженном, теперь что-то стало явно неблагополучно. Короленко после разговора с родителями вспоминал об этом так: "Я долго не спал, удивленный этой небывалой сценой: Я сознавал, что ссора не имела личного характера. Они спорили, и мать плакала не от личной обиды, а о том, что было прежде и чего теперь нет: о своей отчизне, где были короли в коронах, гетманы, красивая одежда, какая-то непонятная, но обаятельная "воля", о которой говорили Зборовские, школы, в которых учился Фома из Сандомира: Теперь ничего этого нет: Отняли родичи отца: Они сильнее. Мать плачет, потому что это несправедливо: их обидели: Наутро первая моя мысль была о чем-то важном. О новой одежде?: Она лежала на своем месте, как вчера. Но многое другое было не на своем месте. В душе, как заноза, лежали зародыши новых вопросов и настроений" [15;100].
Впечатления и образовавшиеся вопросы усиливались еще и тем, что именно в этот период В.Г. Короленко стал осознавать не только свою польскость, но и свою русскость, чему в некоторой степени способствовали и взгляды отца, и контакты с русскими солдатами, и поведение местных русских жителей в сложившейся исторической обстановке. Эти впечатления отразились в фантазиях [15;102] и снах ребенка [15;105]. Они оказали на него настолько сильное влияние, что будучи уже взрослым, В.Г. Короленко оценивал их как важнейшие моменты в формировании своего мировоззрения. Именно тогда в нем созрела позиция: "Я - православный, но я не хочу, чтобы оскорбляли веру моей матери:"
Новые впечатления дополнили прежние представления, и вот уже В.Г. Короленко фиксирует новые оттенки в своей национальной самоидентификации: происходящее в городе ":усиливало общее возбуждение и, конечно, отражалось даже на детских душах: А так как я тогда не был ни русским, ни поляком, или, вернее, был и тем, и другим, то отражение этих волнений неслись над моей душой как тени бесформенных облаков, гонимых бурным ветром" [15;101].
В это время именно на почве польского восстания произошло в жизни маленького Владимира Короленко еще одно событие, заметно повлиявшее на становление его национальной самоидентификации. У него был лучший друг по фамилии Кучальский. То, что он был поляк, а я русский, не вносило ни малейшей тени в завязывающуюся между нами детскую дружбу" [15;110]. Мальчики все время проводили вместе. Кучальский верил в победу восстания и воссоздание польской государственности. Однажды он услышал, что Россия - самое большое государство в Европе и ему показали карту. "Я и теперь помню, - писал В.Г.Короленко, - непреклонную уверенность, с которой Кучальский сказал после обозрения карты: - Это русская карта. И это неправда" [15;110].
Вот этому другу маленький Володя и рассказал об одном из своих снов, когда ему приснилось, что в зарослях камышей скрываются русские солдаты, "испуганные и жалкие", бывшие постояльцами во дворе, где жила семья судьи, и на них внезапно натыкается при переходе через реку небольшой польский отряд во главе со Стасиком Рыхлинским (семьи Короленко и Рыхлинских были связаны многолетней дружбой), который изготовился в них стрелять. Тут ребенок проснулся "весь в поту и с сильно стучавшим сердцем", потому что ему "было их жаль, как родных" [15;105]. Кучальский истолковал этот сон своему другу как знак будущей победы поляков. Когда повстанцев разгромили, Кучальский стал избегать Короленко. Писатель вспоминал: "Меня это очень огорчало, тем более что я не чувствовал за собой никакой вины перед ним:" [15;110]. Попытки вернуть расположение друга, посочувствовав его горю, тоже не удались. Ответ Кучальского: "Тебе до этого не может быть дела: Ты - москаль" глубоко оскорбил Короленко и причинил ему страдание: "Я ожесточился и чуть не заплакал:" [15;111]. Однако то подлинное сочувствие и понимание, которое он испытывал к другу, заставили забыть оскорбление и еще раз попытаться помириться с ним. Поводом к этому послужило то обстоятельство, что вновь прибывший в пансион учитель-украинец Буткевич сказал Короленко: "Ты не москаль, а козацький внук и правнук, вольного козацького роду:" [15;112]. Стоцкий, одноклассник Короленко и Кучальского, желавший их примирения, уцепился за высказывание учителя и пересказал его последнему. Реакция Кучальского для Короленко была неожиданной: "Это еще хуже: Они закапывают наших живьем в землю:" [15;113]. Примирение детей оказалось невозможным, и в душе будущего писателя поселилось "ноющее и щемящее ощущение утраты чего-то дорогого, близкого, нужного детскому сердцу" [15;114]. Разрыв дружбы с Кучальским был для Короленко самым чувствительным последствием того исторического события, свидетелем которого он был и которое таким образом прошло тяжелым колесом по детской судьбе.
Вопрос о том, не малоросс ли он, большого значения для Короленко не возымел. Хотя если судить формально, он им-то как раз и должен был быть. Но его отец, несмотря на свое происхождение, считал себя русским, по-украински разговоры детей в семье не поощряли, а учитель в пансионе не сумел внушить к себе никакого доверия, так как сразу взял неверный тон. Родители Короленко были чужды всякой наигранности и поэтому их дети ":были очень чутки ко всему искусственному" [15;113]. В общении с Буткевичем мальчику казалось, что если он ответит учителю на украинском языке, да еще при слабом умении говорить на нем, то "это выйдет не настояще, а нарочно, и потому ?стыдно?" [15;114]. Короленко пишет, что при попытках учителя заговорить с ним по-украински он ":потуплялся, краснел, заикался и молчал" [15;113]. В довершение всего Буткевич, не отличавшийся тактичностью, приписал эту реакцию своего ученика "ополячиванию" и дурно отозвался о его "матери-ляшке". "Это было самое худшее, что он мог сказать. Я очень любил свою мать, теперь это чувство доходило у меня до обожания", - так писал об этом Короленко [15;114]. За время восстания у будущего писателя сформировалось чувство преклонения пред матерью за то, что "она не примкнула к суете экзальтированных патриоток и "девоток" (ханжей) (пояснение В.Г. Короленко - И.М.), но в костел ходила как прежде, не считаясь с тем, попадет ли она на замечание или нет" [15;102], за ее неизменный патриотизм и чувство личного достоинства. Для Короленко все, что он замечал и опознавал как польское, осенялось именем матери.
Стоит сказать также и о позиции отца после подавления восстания. Он был судьей, то есть российским чиновником, по долгу службы обязанный судить пойманных повстанцев. В Житомире все знали, что для судьи Короленко на первом месте Бог и Закон, и что он неподкупен. Жители города всех национальностей другого судьи для себя не желали. Когда для первого заседания суда по делу повстанцев за ним приехал жандармский офицер и поехал с ним в коляске, все подумали, что Г.А. Короленко арестовали, и даже заключенные в тюрьму повстанцы ":стали громко ругать жандармов" [15;107]. Г.А. Короленко, строго следуя закону, смягчил многим повстанцам приговоры, избавил их семьи от конфискации имущества, а некоторых удалось спасти даже от смертной казни. Казнили только одного бывшего офицера Стройновского, которого взяли на поле боя, когда отряд, которым он командовал, "накивал конскими хвостами" и бросил своего командира. В городе его также хорошо знали, как и судью, и все ему сочувствовали. "Он был молод, красив, недавно женился, и ему предстояла блестящая карьера", но в отношении его "закон был ясен" [15;107]. Последним человеком, с которым Стройновский захотел поговорить перед казнью, был отец будущего писателя. Осужденный передал судье свои поручения, прощальные слова жене и рассказал подробности своего последнего боя. Г.А. Короленко рассказывал своим детям, что Стройновский "умирал: с горечью и сожалением, но мужественно и гордо" [15;107].
Завершая тему восстания в своих воспоминаниях, В.Г.Короленко писал: ":вопрос о моей ?национальности? остался пока в том же неопределенном положении: Но и неоформленный, и нерешенный, он все-таки лежал где-то в глубине сознания, а по ночам, когда пестрые впечатления дня смолкали, - он облекался в образы и управлял моими снами" [15;114]. Далее мемуарист пишет: "Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя национализмами, из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать:"[15;115].
Таким образом, на основании всего вышесказанного можно отметить следующее. Дети, вопреки общераспространенному мнению, что они "не понимают" тех событий, которые непосредственно не касаются их, и безразличны к ним, на самом деле даже более взрослых чувствиельны к происходящим на их глазах событиям.
Рассматривая детскую судьбу В.Г. Короленко, можно придти к следующим выводам. Формирование национальной самоидентификации у ребенка, ставшего непосредственным свидетелем польского восстания 1863 г., происходило явно ускоренными темпами в состоянии постоянного нервного напряжения. Освоить все свои впечатления и завершить процесс национальной самоидентификации Короленко-ребенку оказалось не под силу. В душе осталось ощущение незаслуженной обиды, оскорбления в лучших чувствах, ощущение собственной беззащитности перед вдруг осознанными реалиями мира, который до наступивших перемен был "недвижным" и вместе с тем гостеприимным. Из пережитого опыта В.Г. Короленко вынес два определяющих представления. Их можно сформулировать так: во-первых, человек должен непременно бороться за свои идеалы и торжество справедливости (понимание которой всегда субъективно), а во-вторых, появляется "обязанность кого-нибудь ненавидеть и преследовать" [15;115]. То есть перед нами предстает вполне узнаваемый образ революционно настроенной личности, каким В.Г. Короленко и стал впоследствии. Если выводы из наблюдений окружающей его социальной действительности в мирное время способен сделать далеко не каждый, то в условиях межнационального конфликта такая "революционная" (то есть социально агрессивная) установка становится достоянием огромного количества проходящих становление личностей, которые воспримут ее во взрослом состоянии как программу действий для компенсации своих детских потерь. Для них это будет выглядеть как торжество справедливости. Такое поколение вряд ли удовлетворится участием в эволюционном развитии истории, отказавшись от своего "взрослого" права "поправить" естественный, но неприемлемый для них ход жизни. Потери, которые при этом могут произойти, будут восприниматься как неизбежный и несущественный побочный результат. Они не вызовут глубокого потрясения, так как ребенок уже пережил чувство потери в детстве. Таким образом, в государстве, пережившем межнациональный конфликт, образуется значительный контингент молодых (а значит, наиболее дееспособных) людей, заранее готовых самым решительным и безоговорочным образом активно участвовать в коррекции существующего порядка вещей. Общество должно осознавать это и быть готовым к долговременным последствиям такой коррекции.
Примечания:
Внимание!!! Тезисы участников семинара являются интеллектуальной собственностью их авторов. Перепечатка запрещена. Цитирование и ссылки только с согласия авторов.