© Гончаровой И. В.
Деревня была для большевиков в 20-е гг. исходным материалом для экспериментов, своеобразной "почвой" для идеологической экспансии, внедрения "нового быта". При этом новый ценностный ряд накладывался на прежнюю ментальность, крестьянство весьма своеобразно воспринимало новые идеи и символы, однако без адаптации большевистской идеологии к уровню аграрного мышления трудно было бы говорить о результативности их политики. В 20-е гг. прослеживается сложный культурный диалог: прямое влияние большевиков на деревню и опосредованное влияние деревни на большевиков, адаптация большевистской политики к условиям преобладающей аграрной среды.
На социокультурный облик черноземной деревни влияли нищета, низкий образовательный и культурный уровень. Разрушенные церковно-приходские школы и монополию на образование со стороны местных священнослужителей отмечала московская комиссия в 1923 г, посетившая Курскую губернию . Печатные издания проникали крайне редко и скудно. В пяти обследованных селах только один человек получал газету - бывший купец, "имеющий монополию на знание мероприятий Советской власти, авторитетное разъяснение ее намерений". Новые издания заметно выросли в цене. До революции кадетское "Современное слово" стоило 45 копеек, цена примерно полпуда ржи. В 1923 г. месячная подписка на "Известия" обходилась крестьянину в 4 пуда ржи, а выпуск "Бедноты" - в 25 миллионов рублей. Поэтому среди деревенского чтива преобладали книги религиозного содержания, принадлежащие в основном бабтистам, другие грамотные, составляющие исключение, читали сказки, произведение Толстого и "что попадается под руку (или не искурят)".
Информационный голод в деревне чиновники пытались компенсировать самостоятельным "просвещением" в уездах. Правда, губернские центры пресекали "самодеятельность" в идеологической сфере, в силу того, что инициатива на местах оборачивалась чаще всего "полнейшим внутренним хаосом". В 1923 г. на заседании пленума Орловского губкома председатель приводил в качестве подобного примера выдержку одной из лекций: "Лектор член или руководитель ячейки говорит, что сначала в обществе существовал матриархат, так было долго, много сотен лет вплоть до тех пор покуда появился на свет Маркс и когда появился Маркс ему существующий строй не понравился и он завел патриархат". В Елецком уезде "профессионалисты" издали журнал, от которого у членов губкома "волосы дыбом стали": 500 опечаток и полнейший идеологический сумбур сочетались с претензией "являться культурным убежищем для всех трудящихся всего уезда". Таким образом, местные партийцы, по большей части выходцы из крестьянства, не могли встать в авангарде просвещения черноземной глубинки. Есть основание доверять комиссии из Москвы, обследовавшей деревню в Курской волости, определившей носителями идеологической власти над селом местного священника и кулака.
Вместе с тем, повсеместно новые веяния преломлялись о старые традиции. Воздействовать на жизнь деревни советская власть старалась путем усиленной пропаганды, внедрением новых праздников и памятных дат. Активно проводимые кампании внедряли в сознание назойливые штампы и лозунги, содержание которых усваивалось подчас весьма своеобразно, получался коктейль из обрывков разных идей, отрывочных мыслей. Местная власть Дмитровского уезда запретила базары во время церковных праздникам и приурочила их к революционным. Метаморфозой нэпа выглядит оценка этого в "Орловской правде": "Так и нужно: это будет способствовать революционизированию нашего быта" . Это пример адаптации сознания обывателя к новой идеологии. Впрочем, наслоение новой символики на толщу старых религиозных представлений характерно было и для агентов новой власти. Яковлев излагает разговор с деревенским священником: "С кротким сиянием в глазах рассказал нам отец о том, как у него просили однажды коммунисты ячейку осветить, что некий коммунист читает у него апостола в церкви, что кроме Красной армии, и "прочие" у него в доме стоят очень часто".
Крестьянская ментальность или отторгала элементы нового быта, чуждые е общинному духу, или же воспринимала символику новой идеологии сквозь призму традиционных религиозных воззрений. Показателен в этом плане обряд крещения, который большевики пытались заменить "октябринами". В своей популяризации новой идеологической системы власть противопоставляла новые праздники традиционным религиозным. "Красное рождество", "Красная пасха" сочетали "митинговые монологи" с элементами карнавальной культуры, например, "шаржированным богослужением", или языческого наследия, выраженного в праздновании "Земли и леса". Посадка деревьев, своеобразный ритуал памятного древонасаждения, широко применялся в 1924 г. в связи со смертью Ленина. Выписки из протоколов беспартийных конференций показывают, как образ вождя накладывался на наивный монархизм и сакрализацию власти в крестьянской ментальности. С "утратой" Ленина связывали реальные и возможные невзгоды. Текст постановления Волконской конференции Дмитровского уезда напоминал молитву, где жертва Ленина ассоциировалась с жертвой Христа. Секретарь Орловского губкома Разумов 17 марта 1924 г. сообщал Кагановичу об инсценированных похоронах Ленина в селе Жериховка Дмитровского уезда. Крестьяне "изготовили крашенный гроб, вложили в него портрет Ленина; гроб несли самые почтенные крестьяне, а в шествии все окружное население от мала до велика:Решили поставить и памятник, для чего сняли с церковной ограды не то священника, не то помещика большой памятник, сбили с него кресты и ангелочков, а вместо них приделали советские звезды..." . Новая символика и новый святой накладывались на обрядовую сторону крестьянского религиозного сознания. "Очевидно, отмечает В.П. Булдаков, - народные представления о власти даже в большей степени, чем прежде, формировались культово-реликтовой формы мировосприятия" .
Одним из контуров будущего было провозглашаемое большевиками понятие "социализм", в котором воплотились все оттенки невиданного ранее стремления к новой жизни на фоне осознания несправедливости существовавшего общественного устройства. В этой вековой мечте слились разноплановые ожидания светлого времени, которые в крестьянской среде облекались в конкретно-материальные формы. В черноземной глубинке, почти изолированные от "большой" политики, если бы не визиты за продналогом и агитация, смутно разбиравшиеся в том, что происходило в центре, крестьяне, тем не менее, как отмечали московские наблюдатели, имели достаточно "точное" представление "насчет суцилизмы". "Сулили нам суцилизацию по всей России, а после сулили суцилизацию губернскую. Потом уездную, тепереча сулят волостную. А мы сумлеваемся. Землемеры за эту "суцилизацию" 20 вагонов хлеба требуют!". Так понятие "социализм" у крестьян препарировалось в землеустройство, абстракция опосредовалась уровнем житейских проблем и локализовалась в традиционном вопросе землепользования. Аналогично заземленным было и представление о коммунизме, ассоциирующееся с "коммуной": "При коммуне нет жен, все общее. Если бы согнать баб в коммуну, то вот была бы чертовщина".
Таким образом, восприятие новых ценностей и знакового ряда крестьянством было обусловлено традиционной ментальностью и представляло собой сложный сплав старых религиозных патриархальных представлений, обрывков новых идей, препарируемых житейскими проблемами.
Внимание!!! Тезисы участников семинара являются интеллектуальной собственностью их авторов. Перепечатка запрещена. Цитирование и ссылки только с согласия авторов.