Научно-педагогическая школа источниковедения Историко-архивного института практикует определение исторического источника, восходящее к теоретико-познавательной концепции А.С. Лаппо-Данилевского: "исторический источник - реализованный продукт человеческой психики, пригодный для изучения фактов с историческим значением". Или - в формулировке О.М. Медушевской: "исторический источник - объективированный продукт целенаправленной человеческой деятельности, пригодный для получения информации о социальных явлениях или процессах" . Такое понимание предмета источниковедения - исторического источника оппонирует общепринятому в советской историографии и в последнее время практически неоспариваемому определению: "исторический источник - все откуда можно почерпнуть информацию о прошлом". Правда, в самое последнее время раздаются отдельные голоса, в том числе такие авторитетные как А.Я. Гуревича и Ю.Л. Бессмертного, прозвучавшие на страницах таких авторитетных альманахов как "Одиссей" и "Казус", призывающие осмыслить "непрозрачность" исторического источника для исследователя, обратить внимание на природу исторического источника, критерии отбора информации его автором. Но в целом стереотипное представление оказалось очень устойчивым. И действительно, оно привлекает простотой, широтой подхода и, на первый взгляд, идеологической нейтральностью.
При поверхностном сравнении этих двух определений кажется, что определение "исторический источник - реализованный продукт..." (для краткости будем далее называть его - "первое определение") уже, чем определение "исторический источник - все, откуда..." ("второе определение"). Но присмотревшись, мы обнаружим, что второе определение не содержит ни указания на субстанцию исторического источника, ни характеристику каких-либо его имманентных свойств. Оно не является дефиницией, то есть не позволяет отграничить исторические источники от всего прочего. Первое же определение четко указывает на имманентное свойство исторического источника - быть объективированным продуктом человеческой психики Это определение влечет за собой вполне определенный эпистемологический принцип - "принцип признания чужой одушевленности" в качестве системообразующего начала исторического знания.
Но дело, собственно, не в этом: различие этих определений, по сути, философское и даже шире - мировоззренческое. Как мы видели, второе определение лишено "объектности", следовательно, оно не содержит имманентного критерия для отбора исторических источников в процессе исследования. Его практическое применение заставляет начинать исследование от "исторической реальности": ведь в этом случае "исторический источник - это все:", что дает о ней, об "исторической реальности" информацию. И заканчивать исследование, верифицировать его результат придется путем соотнесения полученного результата все с той же самой "объективной реальностью". Ответ на вопрос о критериях достоверности выглядит в этом случае достаточно банально: источник достоверен, если его информация соответствует "объективной реальности". Ответ сколь прост, столь и - по некотором размышлении - странен. Ведь эта самая "реальность" пребывает в голове исследователя и поэтому скорее "субъективна", чем "объективна". Почему же многие историки столь упорно не замечают этой странности?
Мне представляется, что это происходит в силу не столько эпистемологических, сколько психологических причин - как общечеловеческих, так и профессиональных. Во-первых, любому человеку (а историк, несомненно, - человек) уютнее ощущать наличие "объективной реальности", ограничивающей его свободу и тем самым снимающей с него значительную долю социальной ответственности. Во-вторых, с профессиональной точки зрения, если есть "объективная реальность" истории, то, вполне естественно, что задача исторической науки в целом эту реальность воссоздать, а задача каждого отдельного историка - внести свой посильный вклад, что оправдывает любую работу по сбору исторического материала (особенно архивного) вне зависимости от того, знает ли сам "добытчик", зачем этот материал нужен, что с ним дальше делать и - главное, каков конечный результат всех этих усилий. В-третьих, при таком подходе историка не одолевают излишние сомнения морально-этического свойства: если историк профессионально грамотен и честен, то результат его изысканий "объективен", следовательно, историк за него ответственности не несет. И напротив, историк, полагающий, что он занимается "социальным конструированием реальности", не может не ощущать груза моральной ответственности за добротность предъявляемого социуму исторического конструкта.
И наконец, самый простой аргумент в споре двух позиций. Если историк все же, несмотря на многочисленные предупреждения великих предшественников (от Риккерта, Ясперса до Деррида, Фуко), пребывает в уверенности, что он-то наконец воссоздал "подлинную историю", ухватил "объективную реальность" истории, то он получит "историческую реальность", которая принципиально неисторична, поскольку история - это деятельность людей (от великих деяний до мелких проявлений повседневности), а люди живут, принимают решения, действуют, исходя не из "объективной реальности", а из своих представлений.
В общефилософском плане эта проблематика была осмыслена в философии XIX в., начиная с А. Шопенгауэра. В. Дильтей, в рамках концепции "критики исторического разума", обратил внимание на необходимость пользоваться "предметными продуктами психической жизни": "В языке, в мифах, в литературе и в искусстве, во всех исторических действованиях вообще мы видим перед собою как бы объективированную психическую жизнь" .
Внимание русских ученых к проблеме "чужого Я" привлек философ неокантианского направления А.И. Введенский. В результате исследования Введенский пришел к выводу, что "душевная жизнь не имеет никаких объективных признаков" и переосмыслил проблему как, с одной стороны. этическую, а с другой - теоретико-познавательную. Дополняя кантовскую этику, Введенский формулирует четвертый постулат практического разума - убеждение в существовании "чужих Я". В теоретико-познавательном плане, считает Введенский, поскольку доказать наличие чужой одушевленности невозможно, "мы вправе пользоваться тою точкой зрения, при помощи которой нам удобнее расширять свое познание данных опыта, то есть тою, при помощи которой мы можем легче ориентироваться среди изучаемого класса явлений...". Введенский замечает, что мы можем "отрицать существование душевной жизни... у всех исторических деятелей и объяснять их поступки и жизнь как результаты деятельности чисто физиологической (бездушной) машины". Такая точка зрения может быть тем или иным образом согласована с фактами, но она не позволяет "ни восстановить исторических событий по их уцелевшим следам; ни предугадать поступков людей, среди которых я живу; ни управлять своею деятельностью относительно их...". Таким образом, признание чужой одушевленности (психологическая точка зрения) выступает как регулятивный принцип . И что принципиально важно, Введенский, обращаясь к проблеме способов воспроизведения чужой душевной жизни, замечает, что "... наблюдать саму чужую душевную жизнь мы не можем, а должны лишь заключать об ней по ея внешним, материальным, то есть, объективным обнаружениям, следовательно, при каждой попытке решать подобные вопросы мы уже должны быть уверены в том, какие именно материальные явления служат признаком, обнаруживающим присутствие душевной жизни, и какие проходят без ее участия" .
Лаппо-Данилевский, вслед за Введенским, исходит из того, что в строгом онтологическом смысле решить проблему "чужого Я" не удается и использует принцип "признания чужой одущевленности" в этическом и теоретико-познавательном аспектах. Принцип "признания чужой одущевленности" принимается ученым в регулятивно-телеологическом значении, т.е. "в качестве научной гипотезы, нужной для объяснения некоторой части действительности". По убеждению Лаппо-Данилевского, "признание чужой одушевленности" необходимо "...психологу, социологу или историку для того, чтобы объединять свое знание о наблюдаемых им чужих поступках и деятельностях". В историческом исследовании на основе этого принципа историк "конструирует ... перемены в чужой психике, в сущности, недоступные эмпирическому ... наблюдению". Кроме того, с точки зрения "практического разума", принцип "признания чужой одушевленности" принимается "в качестве нравственного постулата, без которого нельзя представить себе "другого" как самоцель, в отношении к которой наше поведение и должно получить нравственный характер" .
При таком подходе на первый план выдвигается проблема интерпретации "предметных продуктов психической жизни" - исторических источников. А критерий достоверности усложняется. В этом случае понятие "достоверности" будет соотносится уже не с "объективной реальностью", а с "субъективной реальностью" исторического "Другого". Сам Лаппо-Данилевский, в начале XX в., считал, что интерпретация исторического источника научно корректная, если историк "имеет основание утверждать, что он приписывает ему [историческому источнику - М.Р.] то самое значение, которое творец (автор) придавал своему произведению" . Гуманитарная мысль XX в. - от Фрейда и Хайдеггера до Деррида и Фуко - показала некоторую наивность такого подхода. Философская герменевтика XX в. по-новому осмыслила проблему "герменевтического круга". И в рамках этой проблемы Гадамер сформулировал критерий достоверности: "Взаимосогласие отдельного и целого - всякий рах критерий правильности понимания. Если такого взаимосогласия не возникает, значит, понимание не состоялось". А это значит, что историк ни в коем случае не может ограничиваться рассмотрением отдельных "казусов", он обязан - даже в самом локальном исследовании - постоянно осмысливать целое, эксплицировать свои предожидания или - как писал Гадамер, проясняя герменевтическую позицию Хайдегера, - постоянно "удостоверяться в собственных предмнениях и предсуждениях и наполнять акт понимания исторической осознанностью, так чтобы, постигая исторически иное и применяя исторические методы, мы не просто выводили то, что сами же вложили" .
Это также значит, что историю - или какую-либо ее часть - нельзя написать раз и навсегда, поскольку историческое целое, с которым приходится согласовывать каждый исторический факт, пребывает в состоянии постоянного становления, а значит, постоянно меняется.
Внимание!!! Тезисы участников семинара являются интеллектуальной собственностью. Цитирование и перепечатка возможна только с письменного разрешения автора и указания имени автора и источника.