Вернуться к просмотру тезисов

Д. С. Самохвалов, кандидат исторических наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин Минского института управления (Республика Беларусь)
АНАЛИЗ ГРУППОВЫХ ФАНТАЗИЙ В СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОИСТРИИ: ПРОБЛЕМЫ ДЕКОНСТРУКЦИИ И ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Групповые фантазии - латентные страхи и желания - являются основным источником исследования групповых процессов в современной психоистории. Важность этого источника психоисторики объясняют тем, что фантазии как форма психологической защиты могут служить индикатором внутригрупповых отношений, с их помощью определяются структурный и функциональный уровни группы, а также возможности их развития. На практике, их существование целиком укладывается в теорию "социальных посланий", в последнее время весьма популярную не только среди психологов, но и социальных антропологов.

Первые попытки системного использования групповых фантазий как источника были предприняты представителями "радикального" направления психоистории - Л. деМосом, К. Шмидтом, Г. Штейном, Д. Дервином и др. Их главной целью был поиск новых источников информации о динамике социального развития в истории. Исследование проблем человеческого поведения в прошлом затруднено из-за неполноты тех сведений, которые предлагают учёному традиционные исторические источники - дневники, письма, хроники или статистические таблицы. Их авторы зачастую сознательно искажали или попросту игнори-ровали многие факты своего времени. Соответственно, вполне оправдано стремление исследователя найти в имеющихся в его распоряжении документах - всё тех же дневниках, письмах или хрониках - некое скрытое глубинное содержание. Каспер Шмидт указывает на то, что умение сомневаться в кажущихся достоверными фактах является одним из главных достоинств психоисторика1.

В качестве исторических примеров "материализованных" групповых фантазий обычно называют фольклор, литературу, искусство, средства массовой информации и т.д. Ллойд деМос расширяет этот перечень за счёт форм языковых обращений, невербальных реакций и стилей поведения. Он считает, что саму группу можно отнести к разряду фантазий, так как в её структуру изначально заложен эмоциональный компонент. Например, церковь содержит в себе многие элементы инфантильных переживаний зависимости, школа - страха контроля, армия - желаний перерождения или выброса агрессии вовне2.

Большинство перечисленных артефактов, включая этнографические и социологические данные, хорошо известны и давно используются историками в качестве исторических источников. Поэтому, с точки зрения традиционного источниковедения, групповые фантазии вряд ли можно классифицировать как некий самостоятельный вид источника. Речь скорее идёт об особом психоисторическом подходе к внешней и внутренней критике источника.

Практика анализа социальных посланий изначально базировалась на концепциях социального психоанализа. Так, ещё З. Фрейд выдвинул гипотезу об аналогии создания мифологических образов и работы сна. Известны его интерпретации различных историко-культурных сюжетов, обычаев и традиций. Любопытно, что имена персонажей фиванского героического эпоса он даже заимствовал для терминологических обозначений (комплекс Эдипа-Электры). К.Г. Юнг уделял пристальное внимание толкованию образов живописи и знаковых систем. Подобные исследования были продолжены их учениками. Но представители классического психоанализа и аналитической психологии не ставили перед собой конкретных исторических задач. В своих интерпретациях они часто игнорировали явления временной и пространственной изменчивости культурных форм.

В отличие от психоаналитиков, психоисторики стремятся объяснить природу групповых фантазий не столько индивидуальными особенностями описываемого объекта, сколько общей теорией групповых процессов. Л. деМос считает, что социальные послания появляются благодаря массовому переносу индивидуальных фантазий на группу путём их фиксации - одной из форм проигрывания внутренних проблем вовне. В определённом смысле, групповые фантазии являются рациональным выражением глубинных человеческих чувств. Как правило, скрытые в них эмоциональные паттерны представлены в символической форме. Символы, которые встречаются при исследовании достаточно часто, указывают на настроения, превалирующие в данной группе. Учёный объясняет феномен социальных посланий следующими причинами

Таким образом, в создании групповых фантазий немаловажную роль играет аспект индивидуального творчества. Г. Штейн указывает на то, что вся человеческая культура может рассматриваться как набор групповых фантазий. По его мнению, культура представляет собой "контейнер", в котором содержатся бессознательные фантазии, страхи и защиты против них. Он интерпретирует культуру как поиск средств психологической терапии, так как проблема физического выживания в цивилизованном обществе стала вторичной по сравнению с выживанием в интерпсихическом континууме4.

Главный исторический аспект групповых фантазий заключается в том, что они позволяют проследить изменения в групповом поведении на протяжении того или иного периода времени, что, в свою очередь, способствует более глубокому пониманию специфики различных исторических эпох. Групповые фантазии формируют новый взгляд на природу анализа исторических источников и служат своеобразным показателем ценности психоисторических теорий для практических исследований.

Анализ групповых фантазий включает два основных этапа: деконструкцию (поиск устойчивых бессознательных символов) и дальнейшую интерпретацию. Все источники представленной информации психоисторики подразделяют на визуальные и вербальные. Визуальные послания пользуются наибольшей по-пулярностью среди исследователей. Они встречаются в живописи, графике, скульптуре, архитектуре, кино и фотографии. Психоисторики особенно часто прибегают к анализу изображений на обложках журналов, газетных карикатур, кинофильмов, политических и рекламных плакатов. В ряде случаев предметом исследования являются послания, характерные только для конкретной исторической культуры. Так, Кеннет Адамс и Лестер Хилл в работах, посвящённых семейным и гендерным отношениям в постиндустриальной Японии, обратились к такому нетрадиционному источнику как популярные в этой стране эротиче-ские комиксы - манга5. Вообще, широкое использование визуальных фантазий объясняется простотой их деконструкции - бессознательные символы имеют наглядно представленную форму.

Вербальные фантазии составляют более внушительный объём источников информации. Они воспринимаются человеком не только зрительно (в форме читаемых знаковых символов), но и аудиально (при прослушивании). Однако, их деконструкция предельно затруднена тем, что бессознательные символы скрыты в общем массиве текста. Поэтому в течение последних двадцати пяти лет психоисториками ведётся разработка приёмов и методов деконструкции вербальных фантазий. В настоящее время наиболее распространённым является метод контентанализа, предложенный в 1979 году Л. деМосом:

  1. Запись всех метафор, преувеличений, сравнений и необычных речевых оборотов, независимо от контекста;
  2. Установление всех понятий, связанных с семьёй, государственными и национальными символами;
  3. Фиксация слов, выражающих сильные чувства (гнев, любовь, удовольствие, насилие, смерть и т.д.);
  4. Определение наиболее частых повторений;
  5. Игнорирование отрицаний, так как сфера бессознательного не воспринимает отрицания в общем объёме информации;
  6. Игнорирование субъектов и объектов обращений;
  7. При прослушивании речей важна фиксация моментов, указывающих на степень возбудимости аудитории (посторонних шумов, смеха или аплодисментов);
  8. Установление тех моментов, когда бессознательные символы в тексте долгое время отсутствуют (это говорит о подавлении эмоций автора документа)6.

Обращение исследователя к методу контент-анализа было неслучайным. Он широко применяется в современной истории и социальной психологии. В частности, для психологов он зачастую служит первым этапом исследования, необходимым для формирования гипотезы либо используется как главный метод, когда изучение объекта невозможно другими способами7. Причем, психоисторики склоняются к мысли, что процесс контент-анализа изначально зависит от конкретных задач исследователя.

Г. Лоутон считает, что предложенный Л.деМосом вариант контентанализа может быть успешным только в тех случаях, когда исследователь заранее ставит перед собой конкретную цель работы и уже обладает определённым опытом подобных исследований. Следует также признать, что контент-анализ Л. деМоса не учитывает другие важные характеристики. Так, в современной герменевтике принято выделять три основных параметра контент-анализа артефактов, относящихся к культуре:

Если второй параметр соблюдается психоисториками постоянно, то первый - лишь отчасти, когда работа имеет изначально целенаправленный характер. Количественные параметры социальных посланий не оцениваются практически никогда. Сами психоисторики объясняют это тем, что бессознательное не ведёт каких-либо подсчётов, выбор того или иного послания определяется качественными характеристиками исторической эпохи, к которой относится документ.

Другой важной проблемой является фактор дистанции сообщения до конкретного индивидуума. Известно, что многие газеты и журналы циркулируют среди ограниченного круга читателей. Они могут следовать определённому политическому или идеологическому заказу, а также подвергаться цензуре. Однако, представители "радикального" направления настаивают на том, что даже малые группы принимают активное участие в создании латентных образов и, соответственно, формируют общественное мнение. Малые группы (в данном случае - журналисты и читатели) выступают в роли своеобразных мониторов, отражающих внутреннюю динамику всей нации.

Вопрос цензуры, особенно массовых источников, с психологической точки зрения, более сложен. В отличие от рационально воспринимаемой информации, бессознательные символы невозможно вымарать из текста бесследно. При кропотливом исследовании, шаг за шагом, учёный способен восстановить общую картину того, что же хотело сказать бессознательное автора документа. В некоторых случаях исследователи действительно находят в текстах пространные эмоциональные лакуны. Речь скорее идёт о подавлении внутренних порывов самим автором послания, а не деятельностью цензора. Но при этом возникает вопрос о ценности документа не столько для психолога, сколько для историка: если автор послания пытался скрыть свои бессознательные переживания, то вполне возможно, что он искажал и рациональную информацию.

Следует отметить, что подобные методы психологической деконструкции часто применяются не только в психоистории, но и в других компаративных направлениях - например, в устной истории. Так, при изучении опросных листов свидетелей урагана 1932 года на острове Кайман-Брак, сотрудники местного Мемориального банка были вынуждены воспользоваться методом контент-анализа для фиксации психологического состояния респондентов. Любопытно, что они также не вели никаких количественных подсчётов. Но проведённый контент-анализ позволил повысить результативность вторичного опроса свидетелей9.

Второй этап исследования групповых фантазий опирается на предшествующий опыт психоаналитических трактовок индивидуальных латентных образов. Между тем, в самом психоанализе существуют различные, порой диаметрально противоположные концепции толкования основных мотивов бессознательных фантазий. Так, З.Фрейд считал, что главная цель любой психоаналитической интерпретации сводится к распознаванию доминирующих сексуальных импульсов. Основатель аналитической психологии К.Г.Юнг подходил к данной проблеме с точки зрения собственной теории врождённых архетипов. Эти различия во взглядах послужили основой для дальнейших теоретических разногласий при оценке конкретных символических значений.

Различные способы толкования отдельных образов породили различия и в построении общей картины сновидений и свободных ассоциаций. З.Фрейд был вынужден апеллировать к теории Эдипова комплекса. К.Г.Юнг, в свою очередь, говорил о том, что каждый отдельный символ постепенно освобождается от каких-либо ассоциативных связей с личностными переживаниями, то есть, начинает самостоятельное существование10.

Все эти противоречия в концептуальной направленности толкований вызвали серьёзное недоверие со стороны современников. Создатель философии критического реализма Карл Поппер считал, что даже самые убедительные объяснения психоаналитиков могут быть правдоподобными, но ни в коем случае не истинными11. Освальд Шпенглер указывал на то, что даже хорошие психологи не в состоянии обрисовать весь душевный комплекс человека - элементы судьбы, направленности существования и будущих возможностей12. Тем не менее, теоретические разработки новых аналитических концепций в психологии не иссякли. Их авторы стремились экстернационализировать факторы внутренних механизмов защиты личности, детского воспитания, гендерных и даже расовых особенностей. Причём, каждый из авторов пытался доказать, что именно его концепция уникальна и подкреплена соответствующим практическим опытом. Эта полемика ведётся и поныне.

Нечто подобное происходит и в среде психоисториков, где на протяжении более двадцати лет не угасают дискуссии о теории фетальных источников (fetal origins) истории, предложенной Л. деМосом. Суть этой теории заключается в следующем:

  1. Ментальная жизнь человека начинается с внутриутробного развития;
  2. Ключевой категорией в данном случае является "фетальная драма" - возможные проявления дискомфорта фетуса (зародыша) в утробе матери, которые после рождения составляют основную психологическую травму челове-ка;
  3. Фетальная драма, наравне с моделями воспитания, во многом определяет не только личную жизнь индивидуума, но и всей исторической эпохи в целом;
  4. Фетальные источники являются неизменной доминантой истории человечества13.
  5. Следует отметить, что теория фетальных источников истории строилась автором не на пустом месте. Ещё в 1923 году созвучную идею высказал ученик З.Фрейда, Отто Ранк. Он заметил, что некоторые приступы невротической тревоги сопровождаются физиологическими изменениями в организме, очень похожими на те, которые наблюдаются в процессе рождения. Учёный описывал внутриутробное состояние зародыша как отсутствие разрыва между потребностями и их удовлетворением. Отделение от матери наносит новорожденному глубокую психологическую травму. По мнению О. Ранка, вся человеческая жизнь сопровождается бессознательным желанием вернуться обратно в утробу матери. Этим он объясняет выбор древними людьми глубоких пещер в качестве жилья, многочисленные мифы о золотом веке и о возрождении души после смерти14.

Один из последователей О. Ранка, американец Нандор Фодор, предположил, что пренатальные воздействия на фетус также имеют глубокий травматический характер. В его понимании, пренатальный опыт фетуса накапливался с самого момента зачатия благодаря телепатическому общению с матерью. Подобные гипотезы высказывали и другие известные исследователи - Д. Винни-кот, С. Гроф, А. де Каспер, А. Пионтелли и Л. Шаре.

По словам Л.деМоса, его собственный интерес к столь раннему периоду человеческой жизни появился в результате попыток понять смысл фантазий об отравлении крови, которые он постоянно находил у наций, стоящих на пороге войны. В отличие от Н. Фодора, он не верил ни в какие телепатические способности эмбриона. Л. деМос остановился на другой известной истине: связь материнского организма с будущим ребёнком осуществляется с помощью плаценты и амбикулюса (пуповины). "Плацента и амбикулюс, - заключает учёный, - яв-ляются первой любовью фетуса, поэтому после рождения ему суждено постоянно ощущать фантом плаценты подобно тому, как после ампутации человек ощущает фантом потерянного органа"15.

На протяжении всей своей жизни индивидуум ищет субституты плаценты. Ими могут быть мягкие детские игрушки, образ Бога - хранителя течения жизни или же лидера, дарующего своим делегатам силу. В различных религиозных и мифологических преданиях упоминаются плацентарные символы - мировое древо, солнце, свастика, звезда, крест, переполненное кровью сердце и т.д. Л.деМос уверен, что смысл всякой религии состоит в бессознательном слиянии с плацентой. Да и само слово "религия" (re-ligare) означает "соединиться вновь"16.

По мнению Роберта Мак-Фарланда, бессознательные символы плаценты и амбикулюса широко представлены в различных памятниках архитектуры. Он, в частности, обращает внимание на астрономические памятники древности - лабиринты, цирковые и спиралевидные надгробия кельтских жрецов, Стоунхендж, египетские пирамиды и афинский Парфенон. Несмотря ни на что, все эти сооружения возводились в разных уголках нашей планеты разными народами и в разные исторические эпохи, их объединяет общая закономерность астрономической и географической ориентации по отношению к небесным светилам, сторонам света и водным источникам, а также единый принцип соблюдения внутренних пропорций "центр-пуповина-плацента". Многие сооружения - колонны, шпили, башни и даже здание американского Капитолия - имеют форму амбикулюса, соединяющего наземную постройку с небом - символическим лоном матери. В древние времена центры религиозных культов (Иерусалим в Па-лестине, Дельфы в Греции, Вавилон в Месопотамии и т.д.) считались пупом Земли17.

В групповых и индивидуальных фантазиях довольно часто появляется образ воды - символ омниотической жидкости, окружающей фетус в утробе, или крови, циркулирующей по пуповине между матерью и ребёнком. О сильном воздействии воды на психику человека говорит факт существования так называемой "лунной болезни", распространённой в прибрежных районах земного шара. В ясную тихую ночь при мерном плеске волн человек, стоящий на берегу, незаметно для себя спадает в транс18. В многочисленных сказаниях о сотворении Вселенной вода выступает в качестве гомеостатического первоэлемента, дарующего жизнь и взаимодействующего с окружающей средой.

Французский исследователь Гастон Башляр указывает на то, что символ воды в литературе и фольклоре неразрывно связан с такими понятиями как "материнство", "рождение" и "очищение". В качестве примеров он приводит мифы и легенды о перерождении "порочных" детей, брошенных в воду, возрождения души после смерти и путешествия через водные просторы. Прямую связь с этой символикой имеет и христианский обряд крещения19. В современных социальных посланиях сильных лидеров часто изображают гуляющими по воде. Данный мотив, заимствованный из Библии, подчёркивает роль лидера как непререкаемого авторитета, способного подчинить своей воле глубинные пласты группового бессознательного.

Л. деМос обращает внимание на то, что отношение фетуса к плаценте, амбикулюсу и омниотической жидкости имеет двойственный характер. Помимо тёплых чувств к этим источникам любви, насыщения и безопасности, он может испытывать тревогу. В тех случаях, когда мать переживает стрессовое расстройство, нервничает, принимает лекарства или наркотики, в организм эмбриона вместе с током крови через плаценту поступают вредные вещества. Во время родов многие дети запутываются в плаценте или захлёбываются в омниотической жидкости, переживая длительное кислородное голодание и боль удушения. Вот почему в бессознательных фантазиях так часто фигурируют образы разрушительных наводнений, враждебных змеевидных монстров, спрутов или медуз. Бессознательные страхи удушения, загрязнения и отравления преследуют человека до конца его дней. Эти переживания, словно стержень, пронизывают всё общество. Герои эпических сказаний и даже литературных комиксов (Христос, Орфей или же Конoн-варвар) проходят символические испытания в борьбе с плацентарными чудовищами, через смерть и новое рождение, имитируя акт социального жертвоприношения.

Во все времена люди верили, что солдатская кровь, пролитая во имя родины - символа материнства священна. Целью любой войны было символическое единение с матерью, возвращение в омниотическую утробу. Вместе с тем, символами самой войны обычно являются образы опасных кровожадных женщин - Афины, Фрейи, Кали, Марианны и т.д. Их изображали в обличии недоступных холодных девственниц или монстров, насилующих, пожирающих и разрывающих на части своих детей.

Многие психоисторики сходятся во мнении, что фантазии о чудовищных кровожадных женщинах предшествуют началу акта жертвоприношения. Так, накануне Великой Французской революции страна была наводнена памфлетами, обвинявшими королеву Марию-Антуанетту в извращённости и вампиризме. Её называли "чудовищем, удовлетворяющем жажду кровью французов".

В социальных посланиях сильные женские образы, как правило, сопровождаются фантазиями о слабых неспособных мужчинах, отравлениях, удушениях и кровососущих вампирах. Финский психоисторик Ю. Силтала считает, что все эти фантазии имеют исключительно внутригрупповой характер. На примерах исторических событий в Финляндии (борьбы фенноманов со шведской интеллигенцией, гражданской войны 1917-1920 годов и профашистского террористического движения Lapua) он показал, что периоды внутреннего раскола сопровождались страхами женоподобных плацентарных чудовищ, в то время как внешняя агрессия 1939-1940 годов со стороны СССР не вызвала массового дистресса20.

Л.деМос утверждает, что с началом акта социального жертвоприношения образы сильных женщин и слабых мужчин исчезают из фантазий нации. Теперь они переносятся на врагов и "козлов отпущения". Но в ряде случаев пагубные фантазии изначально переносятся на социального двойника группы. Примером могут служить социальные послания, циркулировавшие в Советском Союзе в 1978-1979 годах, накануне ввода советских войск в Афганистан. Они представляли собой типичный с точки зрения психоистории набор фантазий, свидетельствующий о накоплении негативных эмоций:

Почти все эти фантазии были направлены вовне, на западное общество. Отчасти это объясняется влиянием цензуры. Но очевидно, что события холодной войны переживались в СССР значительно острее, чем на Западе. Фантазии о детских жертвоприношениях должны были смягчить ситуацию дистресса, возникшего в результате бурного экономического развития предыдущих лет. Нетрудно предположить, что проекция внутренней угрозы на иностранные державы и стала бессознательной причиной социального жертвоприношения собственных солдат и материальных ресурсов в Афганистане, стране очень близкой, но в то же время и "загранице"21.

Французский психоисторик Поль Монако свидетельствует о том, что странный с точки зрения сегодняшнего зрителя репертуар кинотеатров межвоенной Франции, переполненный фильмами о перерождении главного героя, с многочисленными сценами родов и детских наказаний, был призван удовлетворять групповой спрос на позитивные фантазии, притуплять тревоги "дипломатической сиротливости", высокой безработицы и детской смертности22.

Фетальные источники истории служат примером единого фактора мотивации групповых фантазий, неизменного для разных исторических периодов и поколений людей. Различия могут наблюдаться лишь в их проигрывании. При этом групповые фантазии служат своеобразным эмоциональным катарсисом. С одной стороны, они смягчают личные переживания социального дискомфорта. С другой, служат вторичным источником исторической мотивации.

Впрочем, теория фетальных источников истории разделяется далеко не всеми психоисториками, в том числе и близкими коллегами Л. деМоса. Один из них, Д. Дервин, утверждает, что травма рождения не оказывает существенного эмоционального воздействия на индивидуума, а о более ранних травмах на соз-нание вообще говорить не приходится, так как фетус не является уже сформировавшимся индивидуумом, его внутреннее Я не имеет ничего общего с психологической сферой Эго. Он предлагает собственное видение интерпретации тех или иных символов. В своей работе "Наш личный полиморфический Гитлер" Д. Дервин пишет, что частое появление образа А.Гитлера в социальных посланиях современности сторонники теории фетальных источников могли бы объяснить как дезинтеграцию личных защитных механизмов под воздействием эмоционального коллапса и проигрывание чувств личностной отравленности в образе известной отрицательной персоны. Учёный считает, что появление образа А. Гитлера действительно свидетельствует об эмоциональном расстройстве груп-пы. Но это может быть истолковано скорее как активизация двух стилей психологической защиты личности - проективной идентификации и идентификации с агрессором. Оба стиля направлены на бессознательное формирование отрицательного объекта с целью дальнейшего уравнивания (re-alignment) с положительными. "Таким образом, - заключает Д. Дервин, - полиморфический Гитлер даёт нам возможность любить и ненавидеть, а не отрицать и подавлять свои чувства"23.

Следует отметить, что нарекания Д. Дервина не совсем справедливы. Клинические опыты психологов, проводившиеся с начала шестидесятых годов не только в США и странах Западной Европы, доказывают наличие фетальной памяти у человека. Сторонники Л. деМоса подчёркивают, что память о дородовом состоянии эмбриона имеет эмоциональный, а не рациональный характер. Следовательно, её социализация происходит с начала формирования всего психологического комплекса личности, что не может противоречить основным постулатам психоанализа.

Среди психоисториков есть много исследователей, которые в целом не отвергают наличие фетальных источников, но предпочитают концентрировать своё внимание на иных аспектах интерпретаций. Так, молодой финский психоисторик Илкка Лева в своей трактовке политических посланий в Финляндии начала двадцатого века рассматривает преимущественно проблему их идентификационной направленности24.

Довольно интересный опыт интерпретаций в рамках теории дисфункционального общества представлен в работах Дж. Атласа и Л. Порцио. Они обращают свои усилия на толкование символов, связанных с нарушениями индивидуального и социального баланса групповых структур:

Дж. Атлас уделяет большое внимание аспекту сатирического и юмористического отображения действительности. Среди коллег он известен экстравагантной привычкой собирать различные шутки для последующего анализа из социальной направленности.

Хотя в последние годы в психоистории появляется всё больше работ, посвящённых гендерным взаимоотношениям в обществе, психоисториков часто обвиняют в игнорировании фактора гендерных различий в групповых фантазиях. В создании и потреблении социальных посланий участвуют мужчины и женщины. Однако, большинство интерпретаций сводятся к анализу мужского бессознательного. Характерным в этом смысле является труд исследователя фашистского движения в Германии Клауса Тевелейта, названный "Мужские фантазии"26. М. Милбурн и С. Конрад пытаются объяснить данный подход тем, что мужские фантазии доминируют в культурной традиции благодаря различиям в стилях мужского и женского поведения. Эти различия, по мнению А. Игли, выражены в следующем:

  • невербальном общении;
  • степени подверженности интергендерному влиянию;
  • степени тревожности;
  • эмоциональной отзывчивости;
  • эмпатии27.

    Женщины, как правило, менее замкнуты, чем мужчины. Они склонны находиться под чужим влиянием и сопереживать жертве. В формировании мужской психики большую роль играет процесс разделения/идентификации объекта. В эмоциональной реакции женщины на внешний раздражитель преобладает идентификация с источником опасности. Таким образом, система женского восприятия внешних групповых процессов чрезвычайно сложна. Однако, она полностью согласуется с мужским восприятием, поэтому фантазии об опасных кро-вожадных женщинах или слабых мужчинах разделяются женской половиной группы и переживаются как тревожные28.

    Дискуссии о фетальных источниках истории и различия в оценке интерпретаций бессознательных образов вновь возвращают нас к попперовской дилемме истинности или правдоподобности аналитических толкований. Очевидно, что выбор способа интерпретации напрямую зависит от субъективного восприятия самого исследователя. По мнению многих психоисториков, любое исследование независимо от избранной тематики всецело полагается на субъективную оценку учёного. В этой связи часто упоминается проблема контртрансферта - бессознательного переноса эмоций с субъекта на объект исследования. Контртрансферт хорошо известен в психологии. З. Фрейд считал его побочным явлением, с которым нужно считаться, но которого следует избегать. Отношение к контртрансферту некоторых радикально настроенных психоисториков гораздо более благожелательно. Для них контртрансферт - необходимый атрибут научной деятельности. Порой это приводит к симптоматичным результатам. Например, Дж. Шнейдман в довольно категоричной форме заявляет о невоз-можности понимания этнической самоидентификации и её символических значений объективным путём29. С другой стороны, понимание "самонаблюдение эмоциональных откликов" (L. deMause) психоисториками весьма сближает их с традиционными историками-феноменологами. Различия проявляются лишь на уровне оценочных выводов.

    Очевидно, что проблема субъективной оценки исторических знаний является одним из наиболее сложных факторов восприятия психоисторических теорий, и ее решение является одной из главных концептуальных задач современной психоистории.

    1. Schmidt C. A Different Poison Index from the Gallup Poll. // The Journal of Psychohistory, 1983. Vol. 10, № 4. P. 523-532.
    2. deMause L. Foundations of Psychohistory. - New York: Creative Roots, 1982. Р. 173-183.
    3. deMause L. Restaging Early Traumas in War and Social Violence. // The Journal of Psychohistory, 1996. Vol. 23, № 4. P. 344-392. Р. 380.
    4. Белик А. Психологическая антропология. История и теория. / РАН. - М.' 1993.C. 79-80.
    5. Adams K. Nihonjinron: Talking about the Japanese. // The Journal of Phychohistory' 2000. Vol. 27, № 3. P. 335-346; Adams K., Hill L. Castration Anxiety in Japanese Group-Fantasies. // The Journal of Psychohistory, 1999. Vol. 26, № 4. P. 779-809; Adams K., Hill L. The Phallic Female in Japanese Group-Fantasies. // The Journal of Psychohistory, 1997. Vol. 25, № 1. P. 2-31.
    6. Lawton H. The Psychohistorian's Handbook. - New York, London: The Psychohistory Press, 1988. P. 186-187.
    7. Янчук В. Методология' теория и метод в современной социальной психологии и персонологии: интегративно-эклектический подход. - Мн.: Бестпринт' 2000. C. 257.
    8. Моль А. Социодинамика культуры. - М.: Прогресс' 1973. C. 74.
    9. Pedley Ph. Cayman Yesterdays. // Cayman Horizons, 1994. P. 102-103.
    10. Brooks P. Freud's Masterplot. // Literature and Psychoanalysis. The Question of Reading: Otherwise. / Ed. by Felman S. - Baltimore, London, 1982. P. 280-300; Friedlander S. History and Psychoanalysis. - New York: Holmes and Meier, 1978. P. 160-162; Юнг К. Г. Символы матери и возрождения. // Между Эдипом и Озирисом: Становление психоаналитической концепции мифа. - Львов: Инициатива; М.: Совершенство' 1998. C. 318-322.
    11. Gubbin S. New Philosophical Thought. - Baltimore: F. J. Brooks, 1999. P. 111.
    12. Шпенглер О. Закат Европы. - М.: Искусство' 1993. C. 281.
    13. deMause L. Foundations of Psychohistory. - New York: Creative Roots, 1982. P. 244, 247 - 271.
    14. Токарев С. История зарубежной этнографии: Учебное пособие. - М.: Высшая школа' 1978. C. 193.
    15. deMause L. Foundations of Psychohistory. - P. 251.
    16. deMause L. Foundations of Psychohistory. - P. 270.
    17. McFarland R. Stones, Stars, Mazes and Placentas. // The Journal of Psychohistory, 1999. Vol. 26, № 4. P. 835-845.
    18. Miller J. Behavioral Concepts. - Baltimore: F. J. Brooks, 2001. P. 30.
    19. Башляр Г. Вода и грёзы. Опыт о воображении материи. - М.: Издательство гуманитарной литературы' 1998. C.75-112.
    20. Siltala J. Two Versions of National Awakening in Finland. - University of Natal, 1996; Siltala J. The Welfare State as a Suffocating Medusa. // The Journal of Psychohistory, 1996. Vol. 23, № 4. P. 413.
    21. Samokhvalov D. Soviet Intervention in Afghanistan (1979-1989) as a Social Sacrifice. // Tapestry: The Journal of Historical Motivations and the Social Fabric, 1998. Vol. 1, № 2. P. 17-24.
    22. Monaco P. The Popular Cinema as Reflection of the Group Process in France, 1919-1929. // The New Psychohistory/Ed. by deMause L. - New York: The Psychohistory Press, 1975. P. 151-180.
    23. Dervin D. Our Own Private Polymorphus Hitler: Individual and Collective Yearning for Hitler's Return. // The Journal of Psychohistory, 1996. Vol. 23' № 3. P. 320-326.
    24. Leva I. Sensuality and Morality in the Finnish Labor Movement at the Beginning of the 20th Century. // Tapestry: The Journal of Historical Motivations and the Social Fabric, 1998. Vol. 1, № 2. P. 46-59.
    25. Атлас Дж., Порцио Л. Психоисторическое исследование средств массовой информации: Фантазии групп в Италии в первой половине 1995 года. // Шутова О. Психоистория: школа и методы. - Мн.: Веды, 1997. С. 140-143.
    26. Theweleit K. Male Fantasies. - Vol. 1: Women, Floods, Bodies, History. - Minneapolis: University of Minnesota Press, 1987.
    27. Eagly A. Gender and Social Influence: A Social Psychological Analysis. // The American Psychologist, 1983. Vol. XXIII. P. 971-981.
    28. Milburn M., Conrad S. The Politics of Denial. // The Journal of Psychohistory, 1996. Vol. 23, № 3. P. 243-244.
    29. Shneidman J. Nationalism: The Ego's Defence Mechanism. - Adelphi university, 1996.

    Вернуться к просмотру тезисов

    Внимание!!! Тезисы участников семинара являются интеллектуальной собственностью. Цитирование и перепечатка возможна только с письменного разрешения автора и указания имени автора и источника.

    Hosted by uCoz