Проблема рубежности, граничности культурных эпох, их семантическая, структурная специфичность и преемственность все более активно занимают гуманитарную мысль. Это обусловливает, с одной стороны, интерес к традиционным, так называемым высшим ценностям (Добро, Красота, Истина, Абсолют, Бог), а с другой, - к маргинальным, табуированным (Преступление, Соблазн, Безумие, Болезнь, Аномальность), которые и становятся "героями нашего времени". В результате не происходит простой переакцентировки внимания с "позитивных" героев на "негативных"; это принципиальный смысловой слом.
Одна из проблем, одновременно породившая и порожденная этим сломом, - проблема не столько взаимодействия, сколько сосуществования человека, истины, мира. Естественно, что активизируется проблема интенциональности, разомкнутости предметов, границ разума, сознания, познания. Но также вполне естественна и закономерна активизация аномальности как вечного изгоя и соблазна классических духа и разума. Этому предшествовала длительная и значимая череда микропереворотов и микросломов, которые не просто подготовили, а создали неклассическую эпоху, кардинально отделив ее от классической. Однако и классическая эпоха, ее содержание и границы, определяющие ее имена-символы, разрушающие имена-символы - это тоже проблема. Причем, это проблема не столько непосредственно классической эпохи, сколько ее взаимосвязи, взаимовлияния и формирования ею из нее неклассической эпохи.
Одно из частных проявлений этого комплекса проблем - проблема безумия. Это понятие связано с сущностными изменениями ценностного сознания человека и мира, с аксиологией бытия. Оно актуализирует себя относительно конституированных общественных ценностей. Безумие противостоит и сопротивляется нормативному сознанию, которое постоянно регенерирует себя с помощью ловушки. О.П.Зубец по этому поводу справедливо утверждает: "Нормативное сознание как бы раздваивается и приобретает форму ловушки: предоставляет право выбирать между нормой нравственной и безнравственной, позитивной и негативной. Возникающее между этими крайностями напряжение создает ту ценностно-насыщенную, богатую возможностями выбора среду, в которой у человека всегда сохраняется возможность обновления, самооживления и игры" [2, с.90-91]. Однако необходимо пояснить, что семантический объем понят, правила игры, тенденции и перспективы "обновления, самооживления и игры" всегда определяет конкретное культурное пространство, эпистема, измерение (М.Фуко, Ж.Делез), и главное - увидеть их, найти, вычленить. Только в таком случае, во-первых, понятие преодолеет свой абстрактно-универсальный характер, обобщенную безликость; во-вторых, возможно будет установить качественное своеобразие различных исторических форм знания и оборвать фиктивные ряды предшественников" (Г.Башляр, Ж.Кангиейм); в-третьих, выявить в культурном пространстве адекватные ему смысл и знание.
Безумие - один из главных героев ХХ века. Оно фокусирует в себе основные психолого-медицинские, социально-этические, философско-эстетические проблемы. В феномене безумия специфическим образом встречаются и взаимодействуют такие значимые явления как язык, смысл, логика, мышление, познание, социум, власть, тело. Безумие соединяет в и через себя человеческое (культурное) и животное (первично природное) начала. Причем животное начало никоим образом не несет в себе негативного, оценочного момента, присущего культуре классической эпохи. Оно понимается исключительно как проявление первичного табуированного знания. Звериный лик безумия соотносим в этом случае с эзотерическим, с истинной мудростью природы. Культурное и животное начала не антагонистичны, они имеют единый язык и единую основу. Безумие притягательно, по мнению М.Фуко, своей амбивалетной двойственностью. Безумие - не только темные, асознательные, внерациональные глубины человеческой природы, но и знание, обнажающее скрытую и трагическую тайну мироздания. Но таким безумие было только до эпохи Возрождения, которая последняя знала онтологически трагический опыт умопомешательства. Каждая последующая историческая форма безумия утрачивала цельность мировосприятия и предполагала наличие и одновременное взаимодействие четырех самостоятельных, но генетически взаимосвязанных, форм сознания безумия: критической, практической, энонсиативной и аналитической.
Подчеркнем еще раз, что увидеть и понять в целом природу безумия возможно, только преодолев "вирус предшественничества" (Ж. Кангийем) и представление об однородности знания (Г. Башляр). Именно поэтому для М.Фуко важно, что показать историко-эпистемологическую сложность, неоднородность формирования опыта безумия. При этом необходимо учитывать, что безумие соотносится с такими понятиями как язык, пространство, взгляд. Последний в мире М. Фуко занимает не меньшее место, чем язык, время и пространство, т.к. лишь он способен преодолеть различные культурные напластования и проникнуть в допредекативную сущность явления, проясняя при этом границы эпистем и специфику существования в них языка и хронотопа. Поэтому проблема Языка, взгляда и пространства - это проблема преодоления непрерывной, логической, лишенной временной последовательности, когда смысл - это только накопление, или говоря языком М.Фуко, сокровищница всех обнаруживаемых, прокомментированных намерений, явлений, состояний. Признание того, что язык, взгляд, пространство можно и нужно выбрать - это признание ценности и значимости не накопления, а разграничения, разницы, эпистемологического препятствия. В связи с этим язык, пространство, взгляд - это ценностный способ дифференциации явлений, преодоление ложной центрации и историзма. Они соотносятся с таким важным для постмодернизма понятием, как "измерение" (Ж.Делёз), когда "только комментатор может менять измерения - и в этом его величайшая слабость, знак того, что он вообще не живет ни в каком измерении" [3, с.132].
Так и для М.Фуко познающий не может менять пространство, язык и взгляд. Именно такая позиция позволяет философу сказать, что "клинический опыт - это первое в западной истории открытие конкретного индивида на языке рациональности, это грандиозное событие в отношении человека к самому себе, а языка к вещам:" [4, с.15]. Клиника - это одна из манифестаций мнимого комментаторского пространства; "это одновременно и новый срез вещей и принцип их артикуляции в языке, где у нас есть обычай принимать его [язык] за "позитивную науку" [4, с.28]. При этом клиника, болезнь, безумие понимаются не вообще как феномены человеческой культуры в целом, а как феномены определенной классической эпохи. Вследствие чего в феномене безумия (обобщающе родовом для клиники, болезни, тюрьмы) специфическим образом встречаются и взаимодействуют такие значимые явления как язык, смысл, логика, мышление, восприятие, познание, социум, власть, тело. Однако, как указывает М.Фуко в "Истории безумия", чтобы стать именно таким феноменом, безумию потребовалось пройти длительный период. При этом для М.Фуко крайне важно подчеркнуть историчность любого феномена и понятия. В "Рождении клиники" М.Фуко настойчиво отмечает: "Мы исторически обречены на историю, на терпеливое конструирование дискурса над дискурсом, на задачу слушать то, что уже было сказано" [4, с.17]. Такое положение истории обусловлено господством комментария, его настойчивым стремлением выявить истину как продукт постепенного, неумолимого накопления единого смысла. В противовес такой позиции главное понять и признать, что обоснование клиники, безумия принципиально "не может опереться ни на современное сознание клиницистов, ни на повторение того, что они когда-то могли сказать" [4, с.17]. М.Фуко говорит о важности эпистемологических разниц, порогов, пределов, препятствий, обусловливающих и "ничтожность и тотальность" [4, с.9] различия историко-смысловых пространств. Как указывает З.Сукулер во вступительной статье к "Истории безумия", "с помощью этих понятий можно описывать качественное своеобразие различных исторических форм знания и обрывать фиктивные ряды предшественников" [5, с.5]. Именно под таким углом зрения М.Фуко показывает историко-эпистемологическую сложность, неоднозначность формирования опыта безумия. Он выделяет следующие эпистемы или познавательные поля, пространства в истории западноевропейского опыта безумия: Средневековье, Возрождение, XVII - XVIII в., XIX в. (последние три века образуют период классического рационализма) и современность. Одним из главных оснований для их соотношений является язык: корреляция слова и вещи; "уровень пространственного распределения и оречевления патологии" [4, с.11]; связь знания, познающего и их изменения в процессе познания. Короче говоря, это проблема конкретной формы культуры и производимого ею смысла.
Рассматривая безумие классической эпохи, М.Фуко не может не поместить его в широкий историко-эпистемологический контекст. Средневековье, Возрождение и современность являются не просто истоком или обрамлением для классического образа безумия, они играют важную роль смысловых пределов, порогов, которые проясняют специфику не только безумия, но совместно с ними рождающихся классических феноменов разума, рациональности, власти, языка и человека.
Так для Средневековья безумие глубоко символично и несет в себе отпечаток человеческих духовных ценностей. Оно соотносится с сатанинским началом. Химера - это "наглядный урок того, как душа человека, терзаемого желаниями, становится пленницей звериного начала" [5, с.39]. Но при этом М.Фуко никогда не трактует безумие однозначно, связывая его непосредственно с господствующей идеологией и типом власти - знания. Для него восприятие, понимание и определение эпистемы намного сложнее. В ней всегда имплицитно присутствуют образы, мотивы, понятия предшествующих эпох, но наполненные иным, новым культурным смыслом. И задача познающего увидеть, познать не причинную связь между понятиями, а семантику разделяющих их пределов. Потому для М.Фуко христианизированный средневековый мир знает безумие, наполненное множественностью смыслов. Безумие - это не только угроза химеры, но и постижение глубинного, скрытого смысла; безумие - это поиск смысла. "Безумец и безумие становятся важнейшими персонажами этой средневековой культуры - во всей своей двойственности: они несут в себе и угрозу, и насмешку, и головокружительную бессмыслицу мира, и смехотворное ничтожество человека" [5, с.35]. Но в Средневековье, как отмечает М.Фуко, безумие прочно занимало место в иерархии пороков.
Зато в эпоху Возрождения "безумие оставляет свое скромное место и выдвигается вперед" [5, с.43]. "С началом Возрождения человеческое и животное начала меняются местами; зверь вырывается на свободу; сбросив с себя бремя легенды, перестав служить иллюстрацией моральных категорий, он переходит в мир присущей ему фантасмогоричности. Происходит удивительный обмен ролями: отныне именно животное будет подстерегать человека, подчинять его своей власти и открывать ему правду о нем самом" [5, с.40]. Безумие обнаруживает в человеке естество зверя, но это еще не зверь классической эпохи, когда проявляющееся животное начало должно быть излечено, уничтожено, т.к. несет угрозу. Животное начало в человеке в эпоху Возрождения еще может быть прочитано не с этических, эпистемологических позиций, но онтологических. Здесь еще нет проблемы тотальности, господства разума. Желание, свобода, страсть, соблазн определяют сущность безумия. Но это принципиально иные желания, свобода, страсть, чем в классическую эпоху. Здесь безумие соотносится с "подземными, тайными формами мирового бытия" [5, с.44]. Но Возрождение для М.Фуко - это переходная эпоха. Постепенно безумие перестает выражаться и в живописи, и в иконографии, а, будучи выражен средствами литературы "опыт безумия в XIV веке приобретает прежде всего черты нравственной сатиры" [5, с.45]. Для М.Фуко значимо то, что постепенно, но неумолимо "безумие перестает быть привычной и непостижимой чуждостью мирозданья; оно - всего лишь зрелище, давно утратившее новизну для чуждого ему зрителя; оно уже не образ универсума [cosmos] , но характерная черта века [aevum]" [5, с.46].
На границе Возрождения и классической эпохи безумие еще могло быть воспринято и прочитано в двух формах: трагической как образ, элемент космического видения, и критической как попытка, элемент нравственно-этической рефлексии. В первом случае безумие, так же как и разум, осуществляет истину мироздания. Оно изначально наделено всемогуществом откровения. Именно это принципиально отличает безумие от разума, делает его самостоятельной и незаместимой сферой реализации культуры. Во втором случае безумие утрачивает статус откровения; оно не может быть последним словом истины и мироздания. Критическое сознание сделает безумие, во-первых, формой, соотнесенной с разумом, непрерывно и постоянно образующей с ним пару; во-вторых, безумие превратится всего лишь в одну из возможных форм разума, укоренится и нивелируется в нём. Разум задаст изначально неуязвимую позицию, оперируя такими понятиями, как общественная норма, власть, личный выбор человека в пользу установленного порядка. Именно с этого момента начинается активное перенесение и формирование опыта безумия, с одной стороны, как отчуждения личности от первичных культурно-природных основ; с другой стороны, как отступления, разрушения социально-этических норм. Безумие перестаёт восприниматься как истинное безумие или "безумное безумие", а соотносится с глупостью, дуростью, иронией, сатирой, морально-нравственным обличением. Актуальным становится уже не само безумие как проявление сакрального, а неразумие как кардинальная перестройка всех морально-этических и социально-общественных норм и представлений.
Мир неразумия, с точки зрения форм сознания и языка, цельный и единообразный, не подозревающий, а следовательно и не допускающий что-либо, не связанное и не предопределяемое разумом и единой нормой. Неразумия базируется на трёх сферах, объединенных в этот единообразный мир: сексуальность, церковная обрядность и святотатство, "либертинаж". Безумие автоматически включается в неразумие, имплицитно рассеиваясь по его формам и образуя с ним совершенно однородный мир. Персонажами, воплощающими безумие, становятся просто больные, венеритики, сексуальные извращенцы, нищие, убогие, поврежденные в рассудке, люди, выступающие против установленных социально-этических норм, преступники. В результате чего формируется совершенно новый тип изоляции и его институты: исправительные учреждения, приют, больница, клиника, тюрьма. Естественно, что у безумия появляются новые языки: медицинский и юридический. Так происходит постепенная, но неумолимая утрата безумием трагической формы. Безумие, укореняясь в мире нравственности, забывает свою самостоятельность и эзотеричность. Оно активизирует проблему непосредственно личностного этического выбора. Но личность уже лишена подлинной и истинной свободы выбора. Она знает только заданные нормы и координаты, формируемые каждый конкретный раз определенной историко-культурной ситуацией. Вследствие чего безраздельно господствующим становится разум, который тоже отказался от своей подлинной свободы, трансформировав безумие в болезнь, затем в громкий скандал, и выстроив ему такую окончательную форму-защиту сознания как чувство стыда. В результате чего безумие к концу классической эпохи превращается в вещь, причем вещь зримую и зрелищную, утратившую не только сакральность, но и моральность, демонстрирующую чисто звериное начало, в котором уже уничтожено всё человеческое.
Таким образом, безумие принадлежит к основополагающим опытам классической эпохи, в которой культура подвергает испытанию все свои ценности.
Внимание!!! Тезисы участников семинара являются интеллектуальной собственностью. Цитирование и перепечатка возможна только с письменного разрешения автора и указания имени автора и источника.