© М. Е. Попова
Духовная ситуация конца XX - начала XXI вв. ставит в качестве актуальной проблему осмысления отечественной наукой российской идентичности во всей разнородности ее социокультурных, психологических, философских и историко-антропологических особенностей. Важность исследования идентичности в современной России вытекает из следующих предпосылок. Во-первых, поведение человека в России, его действия во многом зависят от социальной позиции, причём значимым оказывается не только объективное положение человека в общественной структуре, но и способность самоопределения российской интеллигенции в мозаичном социуме, то есть формирование профессиональной и социальной идентичности. Во-вторых, в период структурных перемен в обществе происходят амбивалентные процессы смены сложившихся ранее идентичностей, формирования новых, восстановления разрушенных идентичностей. Э. Гуссерль отмечал: "Идентичное есть сохраняющаяся в своей индивидуации сущность в непрерывном общем потоке" (1). Способность к сохранению придает идентичности репродуктивный характер; однако идентичность может служить основанием, началом ряда социальных трансформаций, ведущих к радикальному изменению существующей, исходной идентичности.
Десимволизация социокультурной целостности личности и общества ведет к потере чувства солидарности, общей цели и ценностей, в результате чего в обществе начинается активная деформация структур идентичности - в России результатом идентификационной трансформации явилось исчезновение советской идентичности. По словам Э. Гидденса, "повседневная жизнь+ подразумевает наличие системы онтологической безопасности, выражающей независимость (автономность) контроля за действиями человека в рамках предсказуемого хода событий. +Увеличение уровня тревожности, не сдерживаемой базисной системой безопасности, и есть, таким образом, специфическая черта критических ситуаций. +Под критическими ситуациями" мы будем понимать непредсказуемые обстоятельства радикального разобщения (нарушения) целостности, воздействующие на значительное количество индивидов; ситуации, угрожающие или разрушающие веру в устойчивость институционализированных образцов социального поведения" (2).
Процессы институциональной и ценностно-культурной десимволизации российской идентичности указывают на нарушение и кризис условий продуктивной трансляции социокультурного и экзистенциального опыта, вызвав к жизни "человека без свойств", "растерянное Я"", "деформированного человека", потерявшего культуру, ценности, жизненные ориентиры, стандарты поведения, базисную систему безопасности. " Размывание" привычных способов деятельности, вызванное повышенным уровнем тревожности, не контролируемым базисной системой безопасности, - отмечает Э. Гидденс, - представляется нам характерной чертой критических ситуаций. В повседневной социальной жизни акторы мотивированы на поддержание тактичных форм поведения+ +Тактичность является тем механизмом, посредством которого деятели могут воспроизводить условия базисного доверия" или онтологической безопасности - условия, способствующие осуществлению контроля и управления примитивными формами тревожности и напряженности" (3).
Распад СССР и тотальная экспансия Запада привели к широкому распространению в постсоветские годы "комплекса неполноценности", своеобразной "стигматизированной" идентичности российской интеллигенции как одного из феноменов постсоветского общественного и культурного развития. По словам А.С. Ахиезера, "современная теория всеобщей вестернизации уязвима не только с культурологических позиций - как игнорирующая исторически сформировавшийся плюрализм культур, цивилизаций. Она уязвима и с позиций нравственного разума, открывающего в ней готовность оправдать попытки сильных кроить мир по собственным меркам, не считаясь с правом других на сохранение идентичности" (4).
Трансформация советской надэтнической идентичности внесла в социокультурную парадигму современной России глубинное противоречие между отрицанием авторитета патронируемых государством норм и институтов и стремлением к идентификации с гомогенным этнокультурным наследием и традициями. Необходимо отметить, что расширение сферы надэтнического регулирования на уровне всего российского общества почти не затронуло вопросы культуры. Попытки распространить регулирование на эту сферу воспринимаются этническими группами как угроза потери этнической и этнорелигиозной идентичности и этнокультурных начал в пользу общероссийской идентичности. "Нерусские россияне, - отмечает В.С. Малахов, - не узнают себя в символах новой российской государственности. В неясном облике создаваемой на глазах официальной идеологии не просматривается очертаний культурного плюрализма. Знаковое оформление новой России свидетельствует скорее о конструировании официальной монокультуры, чем о продумывании эффективной модели мультикультурализма" (5).
Культурный плюрализм как ценность и идеология гражданского общества в результате тотальной этнизации идентичности может перерасти в реактивный мультикультурализм - "+следствие девальвации ценностей, еще совсем недавно высоко котировавшихся. Инакость", которую мы привычно ассоциируем с моральным идеалом признания, стала кодовым словом для стратегий сегрегации. Апология инакости превратилась в проповедь чуждости. +Карнавал гетерогенности закончился принудительным культивированием новых гомогенностей" (6).
С исчезновением советской идентичности произошло понижение уровня процессов структурирования социокультурной идентификации - они снизились до уровня локального этнически гомогенного сообщества. Действовавшие на постсоветском пространстве многочисленные этнические движения сосредоточили свои усилия именно на этнополитической сфере, непосредственным образом влиявшей на интересы тех, кого они представляли. Л.М. Дробижева определяет этнополитику "как ответы на практику схожих ситуаций этнонациональных взаимодействий, в том числе через создание новых идеологических и политических проектов" (7).
Обретшие суверенитет этнополитические образования оказались в ситуации острого легитимационного дефицита; его преодоление этнические апологеты стали искать в интенсивном конструировании "новых" идентичностей как на групповом, так и на индивидуальном уровне. Данное состояние можно охарактеризовать словами Э. Гуссерля: "Мы вырвались из наивности естественной жизни; мы также убедились, так сказать, в существовании своеобразного раскола, проходящего через всю нашу жизнь, а именно, раскола между анонимно функционирующей и постоянно конституирующей для нас объективность субъективностью и соответствующей объективностью, предданой благодаря тому функционированию, то есть миром" (8).
Социокультурной идентичности российской интеллигенции свойственен амбивалентный характер: многие россияне поддерживают нормативную демократию и построение гражданского общества, в то же время приветствуют идею "сильной руки", воплощенной в государственности и державности. Двойственный, противоречивый характер российской идентичности характеризуется конфликтом основных моделей ценностных систем: либерально-индивидуалистической, постиндустриальной моделью западного образца и коллективистско-патерналистской, традиционалистской системой ценностей, характерной как для советской идентичности, так и для постсоветского этнизированного самосознания. В связи с этим в российском обществоведении возникает проблема поиска методов исследования российской идентичности: с одной стороны, необходимо понять сущность и содержание рассматриваемого феномена; с другой - важно определить типы и степень их значимости в жизни российского человека и общества.
В ситуации выбора традиций этнической идентичности и культурных стереотипов этничности, постсоветское социокультурное пространство превратилось в арену противоборства различных социально-культурных групп и их лидеров за влияние на коллективное и индивидуальное мышление; в России возникло очевидное противоречие между социально-политическим устройством государства и новыми социальными реальностями. Итог трансформации и десимволизации общенациональной гражданской идентичности можно суммировать словами Ф. Ницше: "Там, где еще существует народ, не понимает он государства и ненавидит его как дурной глаз и посягательство на исконные права и обычаи" (9).
Борьба разворачивается вокруг системы приоритетов, определяющих характер и стиль государственной идеологии. Формирующиеся в этом пространстве этнополитические идентичности, которые непрерывно обновляют содержание политической культуры, обладают силой обратной связи с властными институтами. В этой ситуации надэтническая (общенациональная, метаэтническая) идентичность редуцируется к этнической идентичности.
Социально-политическое измерение российской надэтнической идентичности - гражданская идентичность - в настоящее время целенаправленно вытесняется этнонационализмом, что вредит формированию устойчивой гражданской идентичности интеллигенции в многонациональном и многоконфессиональном российском обществе, размывая социокультурную и государственную целостность России. По мнению Э. Паина, "международный терроризм - не столько причина, сколько следствие локальных конфликтов. +В локальных конфликтах мировой терроризм черпает свои основные ресурсы - человеческие. +Опыт истории показывает: меньшинства быстрее консолидируются, чем большинство, им легче найти в своей памяти исторические обиды+" (10).
Идеи формирования нации-государства сограждан многонациональной страны долгое время остаются одними из наиболее трудных и неоднозначных для освоения отечественной интеллигенцией, научным сообществом и российским социумом в целом в его становлении в качестве гражданского общества, в котором права человека приоритетны по отношению к правам групп, в частности, выделяемых по религиозному или этническому признаку. По словам Дж. Де-Воса, "многонациональность становится важной проблемой государств, сталкивающихся с этническим взаимопроникновением как результатом роста социальной мобильности (связанной с индивидуальными достижениями) и географической мобильности (благодаря изменениям рынков труда). Мы также являемся свидетелями революции в социальной и культурной историографии. Современные этнические меньшинства очень хотят быть услышанными" (11).
Концепция нации-согражданства базируется на принципах правового государства, созданного гражданским обществом для поддержания законности и для выражения надэтнической идентичности в отношениях с другими этнонациональными общностями. По мнению В.С. Малахова, "мультикультуралисты апеллируют к тому бесспорному обстоятельству, что разные люди по-разному себя идентифицируют. Но с чего мы, собственно, взяли, что идентичность индивида исчерпывается его культурной и этнической идентичностью?" (12).
Российская идентичность, с одной стороны, синтезирует социокультурную идентичность сообщества граждан, этнические идентичности и политическую связь с государством, базируясь на принципах согражданства; с другой, - структурирует посредством геополитики общенациональную идентичность в мировое сообщество. Как отмечает З. Бердыховский, "расширение ЕС и НАТО на восток создало новую геополитическую ситуацию, которая наложила печать на формировании интеграции в рамках европейских и евроатлантических структур, с одной стороны. А с другой - на поиск собственных путей развития стран СНГ, проявляющих попытки реинтеграции с Россией как политико-экономическим центром" (13).
Конкретным механизмом обеспечения социально-политической стабильности и интеграции являются культурные, социальные, политические, гражданские, дискурсивные, символические институты надэтнической общности, формирующие систему надэтнической идентичности, посредством которой регулируются действия людей в этнокультурной и гражданской сферах жизнедеятельности. В настоящее время, по мнению Л.М. Дробижевой, "российская идентичность - уже реальность. +Однако это еще - не гражданская идентичность" (14).
Исчезновение Советского Союза и крушение коммунистической идеологии отозвались в постсоветской России глубинным кризисом культуры российского народа, самосознание которого было ориентировано не столько на этнические или классовые признаки, сколько на сопереживание коллективной принадлежности к крупнейшей в мире державе и культурную идентификацию советских людей, в первую очередь, интеллигенции. По словам А.В. Бузгалина, в "демократической" системе интеллигенции "+уготована роль изгоев или в лучшем случае париев, которых терпят за их талант, в авторитарной их преследуют не меньше активных деятелей оппозиции. Но, тем не менее, их участь по большому счету завидна, ибо они создают духовные предпосылки для освобождения не только угнетенного класса (к которому они, как правило, и сами принадлежат), но и культуры (а также тех, кто ее создает) от власти сил отчуждения" (15).
Деинституциализация советских социальных ритуалов, кризис марксистско-ленинской коммунистической парадигмы, резкое ослабление и разрушение коммуникативной функции сложившейся на ее основе идеологии в советской идентичности - явление объективное, не зависящее от состояния и деятельности сообщества ученых-обществоведов. Однако в тесной связи со стигматизацией советской идентичности в настоящее время происходит размежевание социогуманитарного научного сообщества и формирование нового социал-демократического научного сообщества в России вокруг идей, которыми определяется поиск и будущее складывание новой обществоведческой парадигмы. По мнению М.С. Уварова, "еще в начале 90-х годов исследователи отмечали парадоксальную связь нарождающегося интереса к постмодерну с аберрациями и ломками" постсоветского коммунистического сознания. Иными словами, период новейшей российской реформы логически совпал с попытками реформирования коммунистической идеологии, что нашло свое преломление и в экономическо-политическом, и в культурно-историческом мышлении. Эклектизм и навязчивость - родовые черты постмодерна - одновременно заявили о себе и как о символах коммунистической идеи, пытающейся обрести свое иное" в новой исторической ситуации" (16).
Сегодня российская интеллигенция стоит перед сложной дилеммой: с одной стороны, демократия обещает экономическую, религиозную и политическую свободу, с другой стороны, реальным результатом демократических преобразований стало разрушение жизнеспособного общества. В этой связи возникает вопрос: в состоянии ли российская демократия направить научные достижения на благо человечества?
Интеллигенция в современной России должна выйти из состояния нравственного коллапса, организационного хаоса и кризиса профессиональной идентичности. По словам Р. Коллинза, "ритуалы равным образом важны+ для создания достаточной солидарности, позволяющей поддерживать функционирование организации+ Наиболее важными из ритуалов для целей идентификации людей со своими профессиями являются ситуации, в которых они должны принимать на себя публичную ответственность за действия в качестве части организации" (17). Глубокое переосмысление советского прошлого, перманентная рефлексия по поводу советской идентичности заставляют многих вырабатывать новое политическое мышление, качественно новое мировосприятие и мировоззрение; нередко высказываются мысли о необходимости смены бытующих демократических общественных и культурных ценностей иными общественными ценностями в результате борьбы за "качественно новое" общество. "Российским западникам", - отмечает В.В. Лапкин, - озабоченным национальными интересами своей страны+, логичнее бы не столько размышлять об исторической неизбежности размывания основ цивилизационной и национальной идентичности россиян, сколько озаботиться лоббированием этих интересов в рамках разного рода институциональных структур мирового сообщества. Сейчас же мы наблюдаем следующее. Западники" предлагают слиться с Западом за счет полного отказа от собственной идентичности. Националисты" предлагают обособиться и противопоставить себя Западу. А перспектива формирования Россией современной нации-государства, как бы достраивающей глобальную структуру дифференцированного единства современных демократий, для обеих сторон представляется, видимо, либо нежелательной, либо неактуальной" (18). По мнению А.А. Зиновьева, "лишив нас идеологии, из нас как будто вынули особый магнит, упорядочивавший наши душевные частички. И мы все оказались душевно больными" (19).
Идеология нации-государства, формирующая полноценную российскую идентичность и ориентированная на утверждение в качестве приоритетных ценностей прав человека, свободы творчества, развития личной ответственности, равенства всех людей перед единым и общим законом в качестве реальных норм гражданской жизни, в полиэтническом, поликультурном российском обществе становится единственно возможной оппозицией радикалистским, консервативно-традиционалистским и этнонационалистическим тенденциям.
Примечания
Внимание!!! Тезисы участников семинара являются интеллектуальной собственностью авторов. Цитирование и перепечатка возможна только с письменного разрешения автора.