© В.А. ШКУРАТОВA
Как ни определяй специализации гуманитарности, общий социальный заказ, которым она держится, есть составление путеводителя по историческому времени. Государственные институты, нации, частные граждане желают знать, какая эпоха на дворе, кто мы такие, откуда идём и что нас ожидает. Поэтому гуманитарий всегда в заботах хронологизации и периодизации своего материала, встраивания его в большие общественно - политические последовательности, типы и циклы. Календарно-качественные шкалы заменяют ему ту инструментальность, которую дают естественнику приборы. Советский гуманитарий- обществовед работал в жёсткой линейной последовательности: схема пяти формаций полагалась для агитпропа и массового преподавания, споры о многоукладности, намёки на дух эпохи или её ментальность, культурные коннотации - для более рафинированных изысканий. Обвал марксистского историцизма превратил культурологические поползновения советского вчера в сегодняшнюю академическую рутину, но не устранил большого линейного времени из гуманитарного обихода. Это объяснимо как инерцией науки, так и её контекстом. Идёт идентификация и реидентификация российского народа, периодически возобновляются поиски русской (либеральной, демократической, имперской) идей, требуются большие нарративы о государстве от Рюрика до Путина. Государственно-идеологический заказ на путеводитель по историческому времени сохраняется. Правда, сравнительно с советским, он вялый, размытый и неизобильный.
Гораздо смелей и предприимчивей использовала цивилизационную мутацию конца XX - начала XXI вв. неогуманитаристика. Я обозначаю этим словом выросшее на гребне новой проблематики и гуманитарного алармизма в конце ХХ - начале ХХI вв. гнездо направлений, неведомых учёной книжности. Они специализируются на эффектах и последствиях комьютеризации, аудиовизуальности, Интернета, клонирования, биологических трансплантаций, глобального терроризма, тотального контроля, программирования поведения, политических манипуляций и т.д. А к ним примыкает более традиционная тематика, усваивающая принципы гиперсовременных штудий. Неогуманитаристика провела успешную атаку на линейное время под флагом постмодернизма. Долгие хронологические порядки, большие идеологические нарративы подверглись деконструированию. Речь, разумеется, не об устранении времени вообще, как иногда утверждают представители традиционной гуманитарности. Постмодернизм переводит большие нарративы в малые, разбирая историцистскую спайку "прошлое-настоящее-будущее". Он перекомпоновывает её фрагменты в гибкие темпоральные сочетания, хорошо знакомые искусству, литературе, обыденному сознанию. Постмодернистские сражения с долгим линейным временем шли под лозунгом освобождения индивидуального "Я" от гнёта классических идеологий XIX-ХХ вв., как либеральных, так и тоталитарных. Микроистория, история повседневности, новая локальная история, новый историцизм, живая история возникли из приближения большой темпоральности к частному времени человека. Вместе со сменой эпистемологических оснований происходит переопределение профессионализма и всей прикладной сферы гуманитарных занятий. Неогуманитаристика легко перешагивает барьер между историческим и социально-человековедческим знанием, к чему старая наука, несмотря на всё потуги междисциплинарности, оказалась неспособной. Дело в том, что новые гуманитарии не изучают закономерности и детерминанты социального бытия; они описывают дискурсы. Их мир не перегорожен онтологическими перегородками, он образован массой локальных хронотопов в глобальном релятивистском расширении. Линейные отношения "раньше-позже", "примитивное-развитое", "реакционное-прогрессивное" и т.д. теряют для этой мысли всякое значение.
Неогуманитаристика в значительный степени удалось снять комплекс профессиональной неполноценности представителя неточного знания перед точным знанием, характерный для XIX-XX вв. Идея методологической унификации гуманитарности позитивистским естествознанием оказалась подорванной релятивистскими тенденциями в самом естествознании. К началу ХХI в. в науке появилось не только новое поколение гуманитариев, но и естественников. Основа у новых поколений двух ветвей знания в значительной степени общая. Это постклассическая и постпозитивистская мысль, отказывающаяся от принципов жёсткого детерминизма. Познание "неизменных законов природы и общества" мало созвучно "хаосмотическому" состоянию цивилизации на рубеже тысячелетий. Просветительский проект и сциентистское разделение труда (""объективное знание" прошлого и настоящего" плюс ценностная "облагорожка" исследовательской профессии) замещается совместной работой по отражению угроз ближайшего будущего и прогнозированию более далёкого. Принцип эффективности, направлявший научно-технические революции ХХ в., корректируется принципом оперативности. Чтобы оправдать высокий статус и обильное субсидирование, знание обязано находить ответы на внезапные и экстраординарные ситуации. Оно самоопределяется как поиск нестабильности; "постмодернистская наука строит теорию собственной эволюции как прерывного, катастрофического, несгладимого, парадоксального развития. Она меняет смысл слова "знание" и говорит, каким образом это изменение может происходить. Она производит не известное, а неизвестное" (Лиотар, 1998, с. 143).
Взлёт неогуманитарности в значительной степени стимулирован благожелательностью естественников, озабоченных истощением потенциала релятивизации в их знании ко второй половине ХХ в. и поисками новых эвристических источников. Из трудов И. Пригожина далекий от фундаментального естествознания читатель мог с удивлением узнать, что физика не так далеко продвинулась от ньютоновского детерминизма. Импульсы для неё в этот раз начали приходить от гуманитарности, которая как раз стало расслаиваться на релятивистскую и традиционную. Оказалось, что исследователи нелинейных процессов (синергетика, теория диссипативных систем И. Пригожина) и неогуманитарии в значительной степени исповедуют одну философию времени: "моментализируют" картину мира, выделяют из времени настоящее как россыпь уникальных событий, каждое из которых чревато непредсказуемым развитием.
Как заметил Ж. Ф. Лиотар, если в начале ХХ в. рассуждения о легитимности индетерминизма атомной физики и квантовой механики включались в "правильный" научный дискурс как случаи "сумасшедших идей", то сейчас наоборот: легитимация научного дискурса является частью правильного языка науки. Релятивистская история открывает массу локальных способов речи ( хронологически "прошлостных, но эпистемологически современных и "будущностных"). Включение их в непрерывную сеть порождения дискурсов соответствует антипроскриптивному характеру постмодернистской науки, о чём пишет Лиотар. Каждый исторический локалитет становится моментом оппозиционирования по отношению к уже наведенному знанию, он не включается в него, как в большой нарратив, но, наоборот, противостоит ему в качестве индивидуально неповторимого. Дескрипции прошлого объединяются с возникающими дискурсами нового поколения - футурологией и критикой власти, массовой коммуникации, аудиовизуалистики, биотехнологии и т.д. - в потоке текущего времени.
Эти компоненты собираются в многослойный набор новой гуманитарности. В нем герменевтические прочтения текстов, повествательность, рефлексивность, социальная критика артикулированы на потребу более быстрому и менее книжному восприятию. Постсовременная апологетика личности отличается от традиционного гуманизма спектром проблем и более обобщённым видением человеческой природы. Кое-что она заимствует от революционных, реформаторских, освободительных движений последних двух-трёх веков, но, в целом, ставит себя на службу не классу, нации, стране, а человеку как таковому. Русло постсовременных гуманитарных исследований также членится. Один поток исполняется в нейтральной и прагматической стилистике коммуникативных, политических, психологических, гуманитарных и других технологий. Другой - под знаком критики этих технологий и глобально-информационного завтра в целом..
Новый узел противоречий спроецирован на плоскость темпоральностей. Для неогуманитарного профессионализма вопрос в том, может ли он составить путеводитель для общества по сверхбыстрому времени. Последнее создаёт шкалы и размерности, ошеломительные для людей, начинавших жить в иных темпах и ритмах, оно воздвигает вокруг них непривычный мир.
Постсовременная цивилизация обгоняет своего создателя и пользователя. Её шаг быстрее индивидуальной человеческой жизни. События свершаются раньше, чем человек их может осмыслить и даже заметить. Всемирная история становится вещью-в-себе. Парадокс в том, что возможностей наблюдать ключевые моменты эпохи у человека аудивизуальной эпохи неизмеримо больше, чем у его предшественников: всё важное, сенсационное, необычное в мире показывают ему на телеэкране, зачастую в режиме реального времени. Но он не успевает заметить. Возможность осмыслить происходящее в ворохе мелькающих новостей мала. Если раньше история была для современников слишком широка, медленна и необозрима, то сейчас человек слишком медленен для её темпов. Человек прошлого пребывал в бытовом окружении, где "судьбоносные" дела случались редко, а если происходили, то подавались ему в идеологической аранжировке, тщательно и подробно ему толковались. Нас же бомбардируют сгустки ежедневных сенсаций с минимумом объяснений. События проносятся так быстро, что наблюдатель истории может фиксировать как бы отдельные детали и следы произошедшего, но целое остаётся за пределами его восприятий. Последовательность общественного процесса рассыпается из-за того, что утеряна соразмерность жизненных темпов индивидуального человека и цивилизации. Моментальная история заступает место длительной.
Изменяется содержание счётных единиц времени. Верхний предел человеческого Я, всемирная история, начинает сближаться с нижним порогом человеческого самовосприятия, его "теперь". Индивидуальный стык прошлого и будущего, интервал, в котором человек успевает обозначить своё Я каким-то вразумительным способом, заимствуется цивилизацией для маркировки её глобальных картин. Некоторые исследователи информационного общества объявляют переход к глобальному "теперь" ведущей стороной мировых процессов конца ХХ - начала ХХI вв.: "Процесс глобализации в меньшей степени имеет дело с экономической и политической гомогенностью и в большей - с продвижением к "единовременной системе" ("one time system") настоящего мгновенья" ( Bartram, 2004, p. 291). Мы приучаемся жить в "реальном времени" видеозрелищ, теряем ощущение территории и пространства: "в дополнение к хорошо известным эффектам "телескопии" и "микроскопии", которые революционизировали наше восприятие мира после XVII в., недолго осталось ждать, как эхо "видеоскопии" проявится в создании мгновенного, интерактивного "пространства- времени", которое не имеет ничего общего с топографическим пространством географической и даже геометрической дистанции"(см. Virilio, 1999, р.58). Релятивистский хронотоп, предрекаемый П. Вирилио, будет состоять из мелькающих экранных "теперь", которые не сливаются в протяжённость "прошлого-настоящего-будущего", но и не дают отчётливых площадок-сцен зрелища.
Но возникает ли вопрос, не преувеличено разрушительное влияние массовой коммуникации на строение человеческого времени? По моему мнению, речь идёт не о пропадании прошлого и будущего, но о затруднениях в соединении этих темпоральных модальностей с настоящим при ускорении подачи информации. Предлагаемые электронной коммуникацией интервалы малы для осмысления, осознания и даже восприятия материала человеком. Это означает, что утрачиваются культурный масштаб Я, его минимальная единица. Возникает рассогласование между электронно утверждённым "теперь" и индивидуальным счётом мгновений, который со времён Аристотеля был выделен учёной мыслью и распространялся цивилизацией как нижняя мера самосознания, ещё попадающая под социокультурное опосредствование. Этот счёт чрезвычайно устойчив, поскольку в нём рефлексивный минимум Я сведён с ударом пульса, единицей хроноизмерения, логикой парадокса и оксюморонами языка. Миг формулируется с трудом, поскольку он культурно пределен, мал, но всё-таки формулируется, и каждый раз индивидуально. Глобальные же моментализмы - на пределе индивидуального восприятия, поскольку они культурно громадны, нечеловечески велики по своему содержанию и спрессованы во времени. О глобальном настоящем можно говорить как интервале опосредствования массовой коммуникации. Индивидуальное настоящее отделено от него не столько психофизиологически, сколько потому, что выражается в другом культурном материале: обыденном языке, литературе, поэзии, логических парадоксах. Речь идет и столкновении двух гуманитарных мер человека, одна из которых выделена на стыке медленной и быстрой цивилизаций, а другая - быстрой и сверхбыстрой.
Примечания
Внимание!!! Тезисы участников семинара являются интеллектуальной собственностью авторов. Цитирование и перепечатка возможна только с письменного разрешения автора.